Наша банда - Филип Рот

— А вы, молодой человек, вы позволите обратиться к вам? Вы просто прохаживаетесь взад и вперед мимо Белого дома с таким выражением, словно вы что-то потеряли. У вас смущенный, растерянный вид. Не могли бы вы коротко рассказать нам, что вы ищете?

— Легавого. Полисмена.

— Зачем.

— Сдаться хочу. Правосудию.

— Лью Лжепафос вел этот репортаж с улиц Вашингтона, на которые скорбящие стекаются, чтобы молиться, плакать, стенать и надеяться. Мы возвращаемся к Стояку Дуболобому.

— Говорит Стояк, мы с шефом Вашингтонской полиции находимся на самом верху Мемориала Джорджа Вашингтона. Мистер Кандалист, как по-вашему, сколько людей собралось сегодня там, внизу?

— Ну, вокруг одного только мемориала мы насчитали от двадцати пяти до тридцати тысяч, а у Белого дома их, я бы сказал, раза в два больше. И они еще прибывают с каждым часом.

— Что вы могли бы сказать об этих людях? Это ведь не обычные демонстранты, с которыми вам приходится иметь дело здесь, в Вашингтоне?

— О нет, нет. Эти ничего не нарушают. Я бы даже сказал, что они из кожи вон лезут, чтобы помочь властям. Пока, во всяком случае.

— Что означает «пока»?

— Видите ли, мы покамест никаких арестов не производили. У нас приказ Белого дома — никого и ни под каким видом не арестовывать. Сами понимаете, это серьезное испытание для моих подчиненных, тем более, что едва ли не все эти люди, похоже, пришли сюда лишь затем, чтобы их арестовали. Должен сказать, я никогда ничего подобного не видел. Многие опускаются на колени и умоляют, чтобы их забрали, и чуть не каждый Том, Дик и Гарри размахивает документами, фотографиями и отпечатками пальцев, которые доказывают, что именно он убил Президента. Конечно, все эти их признания не стоят и бумаги, на которой они написаны. Некоторые вообще курам на смех, если правду сказать, — непрофессиональные фальшивки, явно сляпанные в последнюю минуту. Но в общем и целом, надо отдать должное силе их духа. Они вцепляются в моих офицеров так будто у них на руках Бог весть какой компромат. Некоторые даже приковывают себя к полицейским собственными наручниками, надеясь таким способом протыриться в тюрьму. Стоит остановить где-нибудь патрульную машину, как дюжина их уже набивается на заднее сиденье и вопит: «Жми что есть мочи, вези меня к Дж. Эдгару Груберу!» Вы же понимаете, арестовывать человека без соблюдения положенной процедуры нельзя, но попробуй объясни это такой ораве. Ну, мы вроде как вышучиваем их, делаем что можем, а которые не сдаются, тем говорим, чтобы стояли на месте и ждали, мы их, мол, попозже прихватим. Что бы нам не помешало, так это хорошая ночная гроза, она бы вроде как разрядила здесь обстановку. Может, если б они простояли под дождичком подольше, до них доперло бы, что какие бы доказательства они ни предъявили, их все равно никто арестовывать не собирается, ну и разошлись бы себе подобру-поздорову.

— Однако, мистер Кандалист, что если дождь не пойдет — что если утром они так и будут толпиться на улицах? Как же сотрудники правительственных учреждений попадут на работу?

— Ну, боюсь, им придется смириться с некоторыми неудобствами. Потому как я не намерен подвергать моих людей обвинениям в неправомерных арестах, чтобы эта публика могла поспеть в свои учреждения как раз к обеденному перерыву. И потом, у меня же приказ Белого дома.

— То есть вы предполагаете, что все эти люди ни в чем не виноваты, все до единого?

— Вот именно. Были б они виноваты, так сопротивлялись бы аресту. Удирали бы во всю прыть и так далее. А не орали бы насчет своих прав и своих адвокатов. Я хочу сказать, это же первый признак, по которому узнаешь виноватого. А эти только и талдычат: «Это все я, я, заберите меня!». Да никакой страж порядка к такому типу и близко не подойдет, а уж об аресте и говорить нечего.

— С вами Лью Лжепафос. На Пенсильвания-авеню, прямо перед воротами Белого дома, у которого уже собралось более тридцати тысяч скорбящих, чтобы проститься со своим павшим лидером, только что произошла вспышка насилия. В то время как шеф полиции Кандалист обращался к толпе с просьбой подчиниться властям и проявить уважение к закону, около пятнадцати человек в деловых костюмах устроили здесь кучу-малу. Несмотря на то, что полиции пришлось вмешаться, аресты произведены не были. Рядом со мной находится один из участников потасовки, судя по всему, крайне расстроенный. Сэр, с чего все началось?

— Да я просто стоял там, никому не мешал, пытался признаться офицеру в убийстве Президента, а тут вдруг подъезжает в лимузине этот расфуфыренный хмырь с цветком в петлице, оттирает меня от полицейского и заявляет, что это де его работа. А за ним из лимузина вылезает шофер, пихает меня в спину, и говорит, не мешай боссу разговаривать, это босс сделал, а не ты, босс, он человек занятой и так далее, и чего я тут нос задираю, больно умный, что ли? А потом еще подходит какой-то цветной — я, вообще-то, против цветных ничего не имею, но этот совсем обнаглел, — и говорит, что оба мы мешки сами знаете с чем, что это его рук дело, а шофер говорит ему, чтобы встал в очередь и ждал пока до него дело дойдет, ну, и началось, я ахнуть не успел, а уже человек пятнадцать машутся и каждый орет, что это он Президента ухлопал. Знаете, без шуток, если бы не офицер, кого-нибудь могли и покалечить. Жуткая бы вышла история.

— То есть о полиции вы можете отозваться лишь с похвалой?

— В общем, да — до некоторой степени. Офицер это дело в два счета прекратил, но только он все равно ведь никого не арестовал. Едва он нас растащил, так сразу и сгинул куда-то, знаете, совсем как Одинокий Рейнджер. И нигде его не видать. Вон и другие парни тоже его ищут. Слушайте, мы отдали ему наши признания, все обличающие улики и так далее — и что он с ними сделал? Разодрал их прямо на бегу, когда улепетывал. Слава Богу, я-то еще у себя в офисе велел секретарше сделать ксерокопии, так что у меня дома есть запас, но эти-то по дурости отдали ему единственные экземпляры! Только и осталось надеяться, что если полиция увидит, как мы, все пятнадцать, сбились тут в кучу и лупим друг друга по мордасам, так нас, может, все-таки заберут по обвинению в заговоре. Да и то еще, если мы полицейского отловим. Потому что агента в штатском поди поищи. Слушайте, а вы не имеете права производить аресты — от имени вашего телеканала или еще кого?

— …и потому они продолжают стекаться. Теперь они говорят нам — для чего. Не скорбеть, для чего стекались они в Вашингтон после смерти президента Харизмы. Не последовать за похоронными дрогами убитого Мартина Лютера Кинга, для чего стекались они в Атланту. Не проститься с траурным поездом, увозившим тело убитого Роберта Харизмы к месту его последнего упокоения, как стекались они по железной дороге. Нет, толпа, что грядет в ночь сию в Вашингтон, грядет не в невинности и недоумении, подобно малым детям, утратившим отца. Она грядет в вине, грядет исповедаться, грядет, чтобы сказать полиции и ФБР: «И я повинен». Это зрелище глубоко трогательное, дающее верное доказательство, если доказательство должно быть верным, истинной зрелости нации. Ибо что есть зрелость — человека ли, нации — как не готовность принять на себя бремя — и достоинство — ответственности? И верный знак зрелости, ответственности видим мы в том, что в темный свой час нация способна взглянуть вглубь своего встревоженного, страдающего блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям виновата во всем. Конечно, здесь найдутся и те, кто ищет козла отпущения, ибо они будут здесь находиться всегда, пока природа человека остается тем, что она есть, вместо того, чем ей следует быть. Здесь найдутся и те, что готовы по-фарисейски встать и воскликнуть: «Не я, не я!». Ибо они невиновны, они никогда не бывают виновны. Виновен всегда другой: Банди[15]и Киссинджер[16], Бонни и Клайд, Кейли и Капоне[17], Мэнсон и Мак-намарра[18]— да, бесконечен список тех, на кого они сваливают ответственность за собственные преступления. И это делает происходящую здесь, в Вашингтоне, демонстрацию коллективной вины столь блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям. Ибо блям-блям духа и блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям, за которые умирали наши сыновья блям-блям-блям-блям-блям разум и достоинство блям-блям-блям-блям-блям достоинство и разум. Нет, не вините тех, кто собрался здесь, в Вашингтоне, чтобы признаться в убийстве Президента. Но восхваляйте их за доблесть, за их блям-блям-блям, их блям и их блям-блям, ибо блям-блям-блям-блям, как вы и я. Мы все виноваты. И лишь рискуя блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям забыть. С вами был Стояк Дуболобый из национальной блям.