Человек в чужой форме - Валерий Георгиевич Шарапов

пальчиками. Быстро глянула в окно, убедилась, что бдительной золовки Натальи не видать.

— Сергей Палыч, я вас поддерживаю — понятно, не в связи с историей на Нестерова. Хвататься за версию, подброшенную кем-то на месте, — последнее дело. Вспомните самоубийство несчастного Зыкова.

— Согласен.

— Понятно, не мне вам про укрывательство проповедовать, да и в моем положении немного возможностей-то. Нерукопожатная я.

— Кать, да я ж не думал… — начал было Акимов, но Катерина прервала:

— Понимаю, понимаю. Тс-с-с-с. Постараюсь поскорее выяснить, а там надо будет нам как-то по-тихому оперативочку запилить, чтобы ни ваши, ни тем более мои не застукали.

Чуть подумав, предложила:

— Заскочите завтра, скажем, около одиннадцати, в сберкассу, я тоже подтянусь — будем надеяться, что к этому времени уже что-то выясню.

Глупо было сомневаться в том, чтобы такая цепкая пиявка, как Сергеевна, не оправдала бы надежд. Теперь они стояли в сторонке, делая вид, что заполняют формуляры, — чего сроду не делали, за ненадобностью и отсутствием средств, — и Катюха вполголоса излагала телеграммным стилем:

— Следак — Григорий Саныч Богомаз, мой однокурсник. Отличный мужик, светлая голова. Отправляйтесь прямо на Петровку, вот внутренний номер, — она быстро накалякала на формуляре, — скажете: «От Кати», он поймет.

Расцеловать бы эту куницу хитроумную, да неловко: прилюдно да такие вольности. Пусть из народу один Кадыр за стеклом, и все-таки не стоит. А вот чмокнуть в щеку по-дружески можно запросто.

— Сергеевна, ты бесценный человек. Глупый я чурбан, такой брильянт упустил!

Она хихикнула:

— Вы не в моем вкусе, товарищ лейтенант. Мне бы что попроще.

И, посерьезнев, добавила:

— И на будущее, Сергей Палыч, осторожнее. Ведь если совершено убийство, то вина ваша, понимаете? Не смогли уберечь, промолчали, отвернулись.

— Кать, не надо.

— Не обижайтесь. Надо, Сергей Палыч, надо. А надо потому, чтобы навсегда запомнить: бояться следует только того, что по причине твоего головотяпства страшное преступление и совершится, и останется нераскрытым. Кого собирать-то теперь, по фрагментам? Да и нет их наверняка уж. Спросите у Гриши, может, что придумаете.

Она вздохнула, потерла лоб:

— Но ведь и с другой стороны, помните: улик против Яковлева нет, так?

— Косвенных достаточно.

Катя отмахнулась:

— Ой, Сергей Палыч, бойтесь косвенных, они самые страшные! Нет ничего для следователя страшнее, как человека заловить только по уликам косвенным, хоть сто раз веским. Очень нам всем повезет, если этот Яковлев — если виновен, подчеркиваю, — проявит свою подлую сущность. Сбежит, скажем, покусится на кого. Иначе… а вдруг не виноват? Вдруг все эти улики — случайность, просто стечение обстоятельств? И твоими стараниями невиновного под нож подведешь, сам палачом станешь.

Она глянула на часы, заторопилась:

— В общем, удачи, — и прошмыгнула прочь.

…Григорий Саныч оказался плотным, улыбчивым, очкастым крепышом, со светлыми северными глазами и носом, свернутым набок, вследствие чего отчетливо гундосил. Менее всего походил он на носителя внушительного титула, красовавшегося на табличке служебного кабинета. Усадив Акимова, налил чаю и пригласил: «Рассказывайте». Слушал внимательно, не перебивая, вопросов не задавал, лишь что-то быстро чирикал в блокноте и лишь однажды влез в сейф, из которого вылез уже с конвертом в руках. Когда Сергей иссяк, товарищ Богомаз протянул ему несколько фото:

— Гляньте, Сергей Палыч, есть что общее? Понимаю, что смотреть тут особо не на что, на этом участке путь идет под горку, удар был сильный. Грубо говоря, в лоскуты. Но все-таки.

Смотреть было на что, хотя совершенно не хотелось. Да и лица, строго говоря, не было: месиво сплошное, осколки костей да остатки волос.

— Боюсь ошибиться, — признался Акимов, — и не разглядывал я пристально, что в глаза бросилось. Родинка надо ртом и на шее, только и заметил… вот тут вроде есть, хотя, может, пыль на объективе?

Григорий Саныч, кивая, снял очки, принялся протирать:

— Знаете, мне этот Яковлев тоже не показался. Сослуживцы тет-а-тет признают: снабженец до мозга костей, скобарь скобарем, как пошил пальто до войны, так из него не вылазит. Соседи вторят: прижимистый, хитроумный, за копейку удавится.

— Расточительный хозяйственник — это как-то…

— Вы правы. Но и с делом о пропаже не показалось вам, что нарочито все, вот это нытье его, жалобы, показная беготня по моргам, покатушки по станциям — дивитесь, как я переживаю, аж весь извелся. Ныл, все ноги стоптал, на каждой станции в обе стороны ветки выходил и местным фото показывал…

Григорий Саныч принялся тереть свой и без того кривой нос, в результате чего кончик его, бульбой, смешно покраснел:

— Как товарищ Станиславский говорил: не верю. Что там у вас с бухгалтерией вэ-чэ — не знаю, но вот выгоду от пропажи Галины он поимел немалую.

— Какую же?

— Осязаемую, материальную. Ведь скончалась и теща — после происшествия старушке-сердечнице много не понадобилось, — он получил в единоличное пользование роскошную жилплощадь.

— Даже так.

— Да. Семейство это, Шамонай, птицы высокого полета, заслуженные люди: отец был генерал Генштаба, мать — доктор медицины. Сам же Яковлев — так, интендант с красной корочкой, административно-хозяйственное управление. Эдакий мезальянс, и сразу возникает подозрение: не пожелал ли голодранец пристроиться в хорошую семью?

Гриша надел очки, достал пачку, предложил Акимову. Закурив, принялся ходить туда-сюда по кабинету, раскачиваясь, как на палубе:

— И вот иные фактики. Две с половиной тысячи, снятые на шубку, якобы пропали вместе с Галиной — и столько же внесены, по ценному свидетельству вашего знакомого, безутешным супругом в сберкассу на окраине. Причем на следующий же день после пропажи жены.

— Как-то не вяжется.

— Подмывает картину невыносимых страданий по случаю пропажи любимой. А вот есть еще момент: спрашивается, зачем далеко? На Мещанке есть сберкасса, в следующем доме.

— Заначивает?

— Зачем же? Ни жены, ни тещи уже нет, так от кого пытается скрыть?

В задумчивости следователь Богомаз принялся пускать колечки — одно, второе, третье, четвертое, наконец, — разогнал ладонью, точно устыдившись легкомысленного занятия:

— А если к тому же представить, что он и на другие станции катался не только за тем, чтобы местных порасспросить, а заначки распихать?

— Эдакий хитрый жук.

— Идем дальше. Официально Галина — домохозяйка, вы знали об этом?

— Да.

— Одновременно некий товарищ снабженец Кузнецов секретно признается, что она, во-первых, является счетоводом увээр номер семь, во-вторых, по совместительству и любовницей ее казначея. Первая моя версия и подразумевала, что Галина сбежала к любовнику: все-таки с мужем более двадцати лет разницы, а женщина она видная. Если бы не вдовела, то вряд ли у Яковлева были шансы, а?

Акимов невольно улыбнулся:

— Побитый молью товарищ, но не знаю, Григорий Саныч, я не по этой части, у женщин надо спрашивать. Доложил, что своими ушами слышал.