Человек в чужой форме - Валерий Георгиевич Шарапов

бы безобидные, но отчетливые жалобы на МУР, и Акимов был вынужден прервать:

— Товарищ Яковлев, если у вас имеются конкретные претензии, то их лучше направить в прокуратуру. Мы не вправе давать оценку действиям МУРа…

— Простите! Я плохо разбираюсь в субординации, отнимаю у вас время. Конечно, я ухожу. Просто как представлю, что сейчас возвращаться в пустую квартиру…

— А теща ваша где же? — удивился Акимов.

Яковлев сглотнул:

— Скончалась. Сердце… один я остался. Прощайте, товарищи. Спасибо, что выслушали.

Он поднялся, протянул руку сперва одному, потом другому. В это время открылась входная дверь, послышались шаги, в кабинет проник маленький, серьезный Кадыр Муртазин, кассир сберкассы.

— Добрый вечер, — начал он, снимая свою огромную ушанку, — вы что же, граждане, сидите, ничего не слышите…

Тут он увидел Яковлева и кивнул ему, как хорошо знакомому:

— И вам добрый вечер, Владимир Викторович.

После приветствий он замолчал и встал на мертвый якорь, с видом человека, который имеет что сказать и готов это сделать при первом удобном случае.

Яковлев, точно спохватившись, нахлобучив шляпу и неловко изобразив поклон, ушел. Кадыр как бы невзначай проводил его до самой двери, закрыл ее и только после этого, вернувшись, возобновил свою речь:

— Товарищи, сигнализация не работает.

— Почему ты так решил? — поинтересовался Сергей.

— Так я давлю на пупку, давлю — а вы ноль внимания.

— В самом деле, сигнала не было, — подтвердил Остапчук, — хорошо, что прозвонил, спасибо за бдительность. А что, Кадыр, этот гражданин, который тут сидел, так хорошо тебе знаком? По имени-отчеству обращаешься.

Муртазин, который уже собирался уходить, подтвердил, что да, личность знакомая.

— Нечасто такие суммы большие приносят, — пояснил он, — я и запомнил.

— Сегодня? И сколько? — по возможности небрежно спросил Акимов.

— Не сегодня, а двадцать четвертого февраля, вносил деньги во вклад.

— Сколько? — быстро спросил сержант Остапчук.

— Две с половиной тысячи.

— Вот те, бабушка, и Юрьев день, — протянул Акимов.

— Что? — удивился кассир.

— Да нет, это он так, о своем, — успокоил Остапчук, — спасибо, Кадыр, за сигнал, исправим.

— Ну что? — Акимов закурил, угостил Остапчука. — Что скажешь, Саныч?

— Да что тут, — уклончиво и не сразу отозвался сержант, — интересная каша заваривается.

— Согласен. — Акимов, поднявшись, принялся шагать из угла в угол, дымя папиросой. — Прежде всего — чего это он врет по мелочам? Субординации он не знает, а сидел, как кол проглотил.

— Офицерье, — подтвердил Саныч, — ножку как, заходя, приставил.

— …и развернулся четко, через левое плечо.

— Двадцать четвертого, на следующий день, как пропала жинка, находясь в расстройстве и меланхолии, спешит в сберкассу денежки вносить, — заметил Остапчук.

— И заметь, именно столько, сколько, по его же словам, выделил жене на шубу.

— Да уж, и единожды совравшему веры нет, а тут как богато брешет. И по мелочам, значит, и по-крупному тем паче осилит. К тому же товарищ далеко не из жилконторы.

— Надо доложить.

…Выслушав подчиненных, Сорокин решительно заявил, что все это существенно и он обязательно уведомит следователя, а теперь не пора ли заняться исключительно своими делами?

— Но Яковлев… — попытался Сергей.

— Дело ведешь не ты, — отрезал Николай Николаевич, — иди разгребай насущные беды, а тут пусть доблестный МУР копает.

— Во-во. Как бы нам самим не пришлось копать, то есть раскапывать, — заметил угрюмо Остапчук, — еще и мы же виноваты останемся.

— Прикрыли собрание. Свободны.

Глава 7

Петр Николаевич предупредил, что ремонтная очередь дошла до библиотеки, и с сегодняшнего вечера Оле надо передать ключи от помещения военспецам. Однако на вопрос о том, во сколько они появятся, ответить не смог:

— Это тебе лучше у мамы спросить. Они там, на фабрике, прописались.

Оля промолчала: охота же взрослым людям ёрничать, когда другие работают!

Ну и пусть прописались, зато сделали столько, сколько другие и за пять лет не осилят: дорога гладкая, как зеркало, поговаривают и о железнодорожной ветке, в цехах красота и на территории. Колька после учебы тоже вкалывал в бригаде, пока Кузнецов не запретил: твое дело учиться, мне токарь нужен.

Вообще Оля замечала, что к Кольке он относится по-особенному, старается держать его рядом, что ли.

— Я ревную, — шутила девушка, на самом деле донельзя довольная этим фактом. К тому же, наверняка под влиянием ненавязчивых кузнецовских наставлений, Николай почти перестал дергать за косу, а выражал свои чувства более традиционными, «взрослыми» методами. Ну, там, дарил шоколад, откуда-то умудрялся доставать цветы.

Теперь военспецы — опять-таки с подачи Кузнецова — ремонтировали полуразвалившееся общежитие фабрики, до которого тоже руки никак не доходили. А ведь производство расширяется, нужны люди, которых размещать негде. К тому же давно назрела необходимость оборудовать и культурный уголок, как раз будет удобно сделать это на первом этаже, — так поясняла Гладкова-старшая.

Оля усмехнулась: да уж, если снабженец и ухаживает за мамой, то с невиданным размахом. Какие там хачапури, театры, цветы да конфеты! Не желаете ли телефонизации, проводов, увлажнителей, шариков-подшипников, красок-масла?

Да и не это главное, а то, что мама стала куда спокойнее. Хоть сто раз железобетонная и опытная, а все равно как приятно, когда есть кому вывалить свои горести и спросить: «Как вы думаете, что делать?»

— А вот и мы, — в помещение ввалились Анчутка и Колька, — здорово! Отдавай ключи.

— Это чего, вся бригада? — спросила Оля, подчиняясь.

— Тебе что, полк нужен? — Яшка со знанием дела осмотрелся. — Как раз на двоих работы, чего народ дергать зазря. Им как раз подъезды в общаге штукатурить…

— Что ты? — поразилась девушка. — Уже?

— А у нас вот так вот, — важно поведал Колька, — давай, беги домой.

Оля попыталась выяснить планы на вечер:

— Ты сегодня как?

— Мы тут до упора, — заявил Анчутка важно.

— Ну я тогда пойду, — сообщила она и удалилась.

— Сейчас мы с тобой подготовим все, выровняем, чтобы как зеркало гладенько было — Батя сам проверит! Стенки, потолок, вокруг окон, потом загрунтуем, пусть дойдет, а уж потом красить будем.

— Ловко.

Пожарский с уважением смотрел на приятеля: надо же, как получается. У него уже руки отваливаются, задранные-то быстро затекают, а Анчутка — хоть бы хны.

— Не дрейфь. Нам проще, тут чисто, а мужикам в общаге сейчас ого-го как несладко, один грибок вытравливать замучаешься. Я там до двенадцати часов трудился — так даже на перекур не ходил, полчасика пообедали — и снова в бой.

Яшка умудрялся работать не только со стенами, но и как радио. Рассказчик он был неиссякаемый и талантливый, картины, рисуемые им, вполне соответствовали образам светлого будущего, которого втайне желал для себя Пожарский:

— …местные балду били, а мы с шести утра до трех дня трудились, перерыв