Человек в чужой форме - Валерий Георгиевич Шарапов

до пяти — и снова за лопаты. И покурить некогда, и поболтать. Зверски пахали, зато Батя потом премию раздал, ну и пивка холодненького с закусоном.

Замазывая трещины, многие из которых даже не были заметны, он объяснял:

— Общага вообще первое дело! Батя прежде всего всегда выговаривал проживание и питание, чтобы как в санатории. И так у нас по деньгам — сколько поработал, столько и получил, плюс на отпуска, если на выезд — то на проезд, приболел — тоже. И спецовки вольным…

— А ты как значишься?

— Никак. Есть у меня справка о том, что прохожу военную службу тут.

— Тебе ж восемнадцати нет.

— Нет — так будет, — заверил Яшка, — мне-то что? Главное, что бумажка у меня есть, а остальное не колышет. И потом, я ж никуда отсюда не собираюсь, к чему мне? И Андрюха тоже.

— И все-таки, как получилось, что Батя не командир больше? Человек бесценный.

— Я же толковал тебе, — терпеливо напомнил Анчутка, — оговорили человека. Мол, то да се, химичит, перерасход материала, невозврат техники, а где у вас партячейка… Ну, он и решил: не буду оправдываться, раз не нуждается во мне командование… и в отставку подал.

В четыре руки споро обработали все помещение.

— Который час-то?

— Девять вечера.

— Неплохо. Теперь и перекурить можно.

Успели они только чиркнуть спичками и сделать по затяжке, как внизу появилась внушительная, но вздорная фигура письмоносицы Ткач. Она маячила возле закрытой двери части и нервничала.

— Того и гляди колошматить начнет, — заметил Колька.

— Сгоняю, спрошу, что ей, — решил Яшка, бережно припрятал забычкованную папироску.

Десять минут спустя он вернулся, неся в руках телеграмму:

— Скандальная такая тетка. Вот пусти ее — и все тут. Объясняешь, что военная часть, а она ну матушку поминать — что я, нанялась за вашим этим Константинером по всему району гонять? Да еще оказывается тебе, бродяге, значит, можно сюда, а мне нельзя?

Он почесал в затылке:

— В самом деле, где же Константинера-то искать? О, Николка, сгоняй, будь другом, на фабрику, передай Бате, а он-то сообразит. Я поработаю еще.

Несмотря на позднее время, Максим Максимович трудился в фабричном общежитии. В шляпе из газеты и в робе, заляпанной побелкой, на лесах обрабатывал потолок:

— Николай, что-то срочное? Слезать неохота.

Колька помахал листком:

— Телеграмма товарищу Константинеру, а его нет.

— Ну нет, видимо, у командования. Что там, излагай.

— «Появились серьезные заболевания».

Кузнецов тотчас перестал улыбаться, слез с лесов, взяв депешу. Прочитав, крикнул мастеру, что отъедет.

— Я только в чистое переоденусь. Тебя подбросить куда?

Колька кивнул.

— Кстати, ты почему работаешь опять на ночь глядя? — строго спросил Кузнецов, скосив глаза с дороги. — Был же разговор на эту тему.

— Мы закончили на сегодня.

— Хорошо. Тебя домой?

Колька глянул на часы: уже десять, да уж, к Оле, пожалуй, поздно.

— Спасибо, если можно.

Остановившись у Колькиного подъезда, Максим Максимович попросил:

— Николай, мне срочно надо отъехать. Надеюсь, ненадолго, но как пойдет дело. Ты, пожалуйста, передай вот Вере Вячеславовне…

Достав листок, он быстро набросал заявление. Колька увидел лишь слова «предоставить отпуск за свой счет», «в связи с внезапным тяжелым состоянием здоровья».

— И вот еще…

Включив «люстру» под потолком, он снова принялся шарить в планшете.

— Куда ж я его дел. Подержи.

Один за другим он выкладывал конверты, подписанные его четким, твердым почерком: «Характеристики», «Благодарности», «Наградные листы».

— С собой вожу, мало ли, понадобится, — пояснил он, — веры-то людскому слову нет, а у меня куча бумажек, все, как положено, с печатями… а, вот.

Этот конверт был надписан: «Максиму Максимовичу. С благодарностью».

— Видишь ли, обещался сходить с Верой Вячеславовной в театр на «Ревизора», но не выйдет. Может, они с Олей посетят или вы. Счастливо.

…Осторожно и тихо, чтобы не разбудить своих женщин, Колька открыл дверь — и, конечно же, тотчас столкнулся с матерью.

— Чайку? Или поешь?

— Мам, ты почему не спишь? После ночной же.

Антонина Михайловна, в самом деле измотанная, с синяками вокруг глаз, только улыбнулась.

— Сынок, нельзя так много работать. К чему нам так много денег?

— Я же мужик, должен вкалывать. Ничего, лишними не будут, — буркнул он, поедая картошку с тушенкой, сдобренную поджаренным хрустящим луком, — счет сберегательный открой или шубу купи.

Мать неодобрительно покачала головой:

— Все тебе хиханьки, а вот пойду к этому снабженцу. Что это за дела: ребенок работает, вместо того чтобы учиться. Не война!

— Нашла ребенка. И он мне не указ, я сам. Хотя да, он уже меня отругал…

— Так ты что ж, и старшего не слушаешь? Смотри! Невыспавшемуся нечего делать за токарным станком, пальцы еще понадобятся. Да и на выходных ты никуда не годен, к отцу мы с Наташкой который раз одни ездим…

Колька нетерпеливо заверил, что все понял, больше не будет и вообще. Доев, поспешил на боковую. Разговоры эти вот бабские слушать — только время терять. Антонина Михайловна, вздыхая, прибирала со стола.

Да, муж как в воду глядел.

Глава 8

Несколько раз Сергей заводил разговоры о том, как товарищи муровцы отнеслись к сообщению о казусе с Яковлевым и деньгами, каждый раз натыкался на сорокинское холодное: «не-твоего-ума-дело». Наконец Николай Николаевич прямо заявил:

— Послушай, Акимов, избегай лишних волнений. Заруби на носу: прежде чем работать с перевыполнением, сначала свои дела научись делать как положено. Понятно?

— Не совсем.

— По-иному сформулирую: не суйся помогать другим, пока сам не управишься. А так?

— Понятно, — буркнул Сергей, — только ведь, Николай Николаевич, вы же сами поручили найти Галину, я и…

— Акимов, ты разницу между женщиной и ее трупом понимаешь? Я тебе поручал отыскать свидетеля спорного происшествия, чтобы можно было прояснить обстоятельства возможного самоубийства. Я тебе не поручал заниматься поисками Шамонай, пропавшей, возможно, и погибшей. Этим делом занимаются другие, куда более головастые люди. Сережа! Пойми ты, наконец: скажи спасибо, что не ставят вопрос о твоей ответственности в связи с Павленкой…

Акимов очередной пинок привычно стерпел, но не успокоился. Возможно, он недоопер, глупый, недальновидный, но утаивать сведения только затем, чтобы не получить по сусалам, — нет, граждане, так не пойдет.

«Однако для того, чтобы эти самые данные сообщить, придется нарушить субординацию — дело как минимум непривычное, а вообще — немыслимое. Что ж тогда делать-то?»

Озарение пришло внезапно, по дороге домой. Сергей даже по лбу своему тупому прихлопнул: вот же рукавицы, за поясом! Под боком же видный специалист по пропавшим супругам.

…Выслушав его рассказ, товарищ Введенская, она же Сергеевна, — заметно пополневшая, помягчевшая, но по-прежнему остроглазая и хитроулыбчивая, — постучала