Отрок московский - Владислав Русанов

– Я… это… того… – пробормотал сосед Онфима и махнул рукой, оставаясь сидеть с открытым ртом.

– Это ж сила силенная серебра… – восторженно протянул плешивый боярин. – А ежели вдруг золото? Это ж подумать страшно…

– А то?! – громыхнул посадник. – Думали, мужи нарочитые, князь к вам побираться приехал? В ноги упадет. По убогости своей с шапкой по кругу… Ладно! Вы думайте, решайте… Но чтобы, как вече созовем, супротивников поменьше было. Ясно вам, бояре?

– Ясно! – крякнул Онфим. – Ясней некуда! – Он повернулся к соседу и что-то горячо зашептал ему на ухо, потрясая кулаком.

– Ну, тогда за дело, православные! – подытожил Андрей Климыч и повернулся к окошку, показывая всем видом, что собрание окончено и пора расходиться.

Бояре поднялись, вразнобой поклонились и потянулись к выходу.

Остались лишь посадник да боярин Евсей, маленький и сухой, будто вобла.

Андрей Климович усмехнулся в густую бороду:

– Ты, Юрий Данилович, в другой раз не говори, что моряки плывут-де, на ладьях…

– Почему это? – нахмурился князь.

– Не знаю, как в Москве, а в Новгороде засмеют.

– Меня?

– Да хоть кого. Моряки на кораблях не плавают. Они на них ходят.

– А плавает дерьмо, – добавил Евсей. – Оно завсегда плавает. Потому что не тонет.

Князь скрипнул зубами, но нашел в себе силы улыбнуться.

– Ох и горазды вы, новгородцы, чудить. Плаваете вы или ходите, мне без разницы. Евсей Дружинич!

– Ась? – Боярин приложил ладонь к уху.

Вышло почти смешно. Старичок любил изображать совсем уж немощного – ткни пальцем, и развалится. А как он жаловался на ломоту в суставах, отсутствие зубов, глухоту, подслеповатость, забывчивость и запоры, неизбежно приводящие к почечую[100]с кулак величиной! Да только обмануть мог разве что приезжего купчину, заглянувшего на новгородский торг впервые в жизни. На самом деле во всех концах от Плотницкого до Людина каждый горожанин от седобородого деда до голоштанного мальца знал, что Евсей притворяется. На самом деле он, хоть и не гнет подкову в ладони, то все равно покрепче и поздоровее всех своих ровесников. Мог седмицу мотаться как угорелый, спать урывками, есть украдкой и выглядеть свежим, будто вот-вот с полати соскочил. Мог пить мед да брагу и в лежку уложить дюжину заморских гостей, а после сунуть голову в бадейку с ледяной водой, оглоушить пару ковшиков рассола, заесть кислой капусткой – и все, готов к новым подвигам.

А еще Евсей Дружинич славился тем, что ходил зимой и летом в дорогой кольчуге тонкого плетения, привезенной из италийской земли. Отдал он за доспех полсотни гривен серебром, но не жалел ни единого мига о покупке. Изделие чужедальних бронников надежно защищало от удара кинжала, сабли, стрелы-срезня. А еще у старого боярина имелись осведомители не только в каждом конце Господина Великого Новгорода, но и в прилежащих землях. В Белоозере и в Пскове, в Полоцке и в Твери, в Москве и в Суздале, во Владимире и в Галиче. Да и в заморских державах всегда находился купец, готовый доложить самые свежие новости.

– Что слышал! – ухмыльнулся посадник.

– Слышу-то я не много, но вот из того, что слышал… – начал было Евсей, но после махнул рукой. – Эх! Не время сейчас в загадки играть. Ты вот, Юрий Данилович, обещался немерено серебра новгородцам…

– А что? – насторожился князь. – Ты не томи душу, говори. Я и сам озабочен, что до сих пор не пришли в Новгород насады. Или зазимовали где? Морозы нынче изрядные, вода льдом схватывается только так…

– Если бы, – покачал головой Андрей Климович. – Ну да ладно! Говори лучше ты, Дружинич.

Нехорошее предчувствие тронуло душу князя. Он перевел взгляд с одного новгородца на второго.

– Да чего уж там… – прямо ответил старый боярин. – Донесли мне, что еще до Филиппа около Моонзундских островов датчане пытались захватить пять чужеземных насадов. Откуда они шли, никто не знает наверняка. Но Торгейр Плешивый, датский мореход, торговец, который не гнушается разбоя, сболтнул, что его навели на эти суда… – Евсей понизил голос, как будто его мог кто-то услышать. – Навели на эти суда ливонские рыцари. К слову сказать, тоже крестоносцы, как и твои, Юрий Данилович, храмовники. Вот заявился, мол, к нему, то есть Торгейру, рыцарь, посланник комтура Реймара Гане из Парнау. И сказал, что надо бы перехватить насады с сокровищами, которые идут из франкского порта Ла-Рошель. Идут через Зунд, мимо Рюгена и Моонзунда, прямиком в Новгород. То бишь к нам.

– И что? – отрывисто спросил князь.

– Да ничего… насады эти сыскались вскорости. Один из них севернее Хийумаа на мель сел. Некмансгрундетские мели… Они опасные – страсть. По зиме там ветра и волны. Зыбь бывает. Посадить ладью на пузо – верная смерть. Ни один штевень не выдержит – волна сломает, как медведь олений хребет. Остальные, видать, спасти хотели хотя бы людей. Тут когги Торгейра на них и налетели. Только не обломилось им ничего. Когда датчане с ливонцами на палубы к франкам полезли, то…

Евсей замолчал, зевая, как выброшенный на берег карась. Будто слов подобрать не мог.

– Что? Что там вышло? – Юрий придвинулся к старому боярину почти вплотную, нависая над ним и с трудом перебарывая желание схватить худосочного старикашку за грудки. – Где насады? Где золото?

– Эх, Данилович! – махнул рукой Евсей. – Дальше датчанин такое рассказывал, что ни в сказке сказать… Чародейство, да и только.

– Что ты голову морочишь!

– Я не морочу. Когда грабители залезли на франкские плоскодонки, у тех в трюме что-то загорелось. Да таким быстрым пламенем, как сухая солома. Если можно представить себе целую скирду, загоревшуюся сразу, одной вспышкой…

– И что?

– Пламя вырвалось из-под палубы. Да с такой силой, что проломило и ее, и борта.

– Тут поневоле Змея Горыныча вспомнишь, – вставил терпеливо молчавший посадник.

– Да уж, полыхнуло так полыхнуло, – продолжал Евсей. – Четыре насада в щепки. Пятый, что на мели сидел, волной накрыло, проволокло, сбросило на глубину. Датчане и немцы, которые грабить намылились, почти все потонули. Те, кого вытащить удалось, обожженные были и… как бы это пояснить… будто булавой по черепу ударенные. Вот и все.

Князь несколько мгновений молчал, яростно вращая глазами. Казалось, вот-вот, и пена хлынет из его рта, а сам Юрий Данилович забьется в судорогах. Но он пересилил себя, овладев гневом. Зарычал. Ударил кулаком в стену, сбивая в кровь костяшки. Нашарил на поясе рукоять меча и даже вытащил клинок из ножен на пядь.

– Кто? – прохрипел московский государь. – Кто продал сведения?

– Не знаю, княже, не знаю… – развел руками посадник. – Людей, кто знал про франкские насады, по пальцам перечесть можно. Ты, я, Евсей… В ком из нас ты не уверен? На кого подозрение падает?