Ведьмина звезда. Дракон Памяти - Елизавета Дворецкая

Фримод ярл смотрел на него с недоумением, стараясь как-то разместить в голове эти запутанные условия.

– Откуда ты знаешь? – резко крикнула фру Гейрхильда.

Ее бледное лицо вдруг стало каким-то острым и злым, и на Хагира она смотрела с такой ненавистью, какой не вызывал у нее, должно быть, и сам полуоборотень. Зачем он явился, по какому праву рушит ее покой, сначала смущал Хлейну, теперь отравляет душу Фримода и толкает его к поединку с тем зверем? Гейрхильда сама переживала горькое ревнивое чувство и потому легко поняла лицо и голос Хагира: в нем говорила та же отчаянная и бессильная ревность. Но вместо сочувствия он вызвал сейчас в ее душе негодование и злобу. Отчего проклятый Вебранд не сжег весь их Березняк, мужчин и женщин разом?

– Откуда ты знаешь? – враждебно допрашивала она, еще больше злясь, что не может опровергнуть его слова. – С чего ты взял? Может быть, у тебя есть эта проклятая застежка?

Хагир ощутил как бы пустоту под ногами: не настолько он обезумел от горя, чтобы, совершив один промах, тут же признаться, что знает это все от самой девушки.

– Это я ему рассказал! – поспешно крикнул Гельд. Он с возрастающей тревогой наблюдал назревающую ссору, в которой оба соперника действуют вслепую, не зная очень важных вещей, но не знал, в какой мере для него допустимо вмешиваться в чужие любовные дела. – Конечно, об этом не стоило знать всему свету, но я хотел, чтобы мысли о прекрасной деве не отвлекали людей от дела… Ты меня понимаешь?

Фримод ярл перенес свой изумленный взгляд с Хагира на фру Гейрхильду.

– Что это такое, мать? – воскликнул он. – Какая застежка? Так у нее есть отец? Что же ты мне не сказала? Кто он? Где он?

Прежде чем ответить, фру Гейрхильда посмотрела на Хагира. Она не зря спросила, нет ли у него той проклятой «жениховской» застежки: Вебранд ведь мог отдать ее своему новоприобретенному другу. Хагир давно положил глаз на Хлейну, а здесь такой случай! Нет, как видно, до этого их дружба еще не дошла. По лицу Хагира было видно, что он даже не понял ее вопроса по-настоящему, а значит, не знает самого главного. И правильно. И незачем им это знать. Ни тому, ни другому. Назови она сыну имя отца Хлейны, отыщи он Вебранда и посватайся к ней, как было уговорено восемнадцать лет назад, из этого не выйдет ничего, кроме позора. Вебранд только посмеется над ними и увидит в этом прекрасный способ отомстить за разочарование и унижение, двадцать два года назад пережитые им самим. Когда он посватался к ее подруге, ему отказали и, кажется, посмеялись… А теперь сын гордой Гейрхильды, отказавшей ему тогда, сватается к его дочери и дает случай посмеяться в отместку над обоими. Фримод ярл не стерпит, все кончится поединком… И как ни верила Гейрхильда в доблесть своего сына, мысль о поединке с полуоборотнем вызывала в ней ужас.

Нет, такой противник им не нужен. Если Вебранд все же со временем отдаст Хагиру застежку, пусть ею и подавится – саму Хлейну получить будет не так легко. Он уедет, тем временем будет сыграна свадьба… А там видно будет. При всем своем уме и решительности фру Гейрхильда не могла не поддаться женской склонности отодвигать неприятное до наивозможно-дальних пределов, надеясь, что со временем оно само растает. Может быть, Хагир и Вебранд сложат головы на своей войне и о них больше никогда не придется вспоминать!

– Ее отец слишком далеко, чтобы тебе стоило его искать, сын мой, – ответила она. – Когда придет время, он сам тебя найдет. И больше не спрашивай меня, почему я не хочу назначить время вашей свадьбы. Назвать этот срок под силу только норнам, а я не беру на себя так много.

Хагир с трудом вытерпел в Роще Бальдра еще три дня, необходимые его спутникам на отдых: мужчинам – от весел, а женщинам – от неудобств жизни на плывущем корабле. Да и перед хозяевами следовало соблюдать видимость вежливости, хотя Хагир понимал, что фру Гейрхильде так же мало удовольствия видеть Тюру, как ему самому – Фримода. Сам Хагир с трудом скрывал, что все здесь ему противно. Он мечтал о море, о плаваниях, о новых местах, даже о битвах – о чем угодно, о любых движениях и переменах, лишь бы они помогли ему отвлечься от мыслей о Хлейне хотя бы ненадолго. На другой день боль его только усилилась: теперь он лучше осознал свою потерю. Только сейчас он понял, как дорога была ему любовь Хлейны: в уме убеждая себя, что им невозможно быть вместе, он в душе твердо верил, что вместе они будут. Эта вера создала в его жизни новый, глубокий и светлый смысл, заложила в нем какую-то основу, с которой он смог бы выдержать бой еще с тремя оборотнями и пятью фьялльскими дружинами. Где-то в глубине души неосознанно строилась новая усадьба Лейрингов и населялась новым родом, которому он вместе с Хлейной даст начало; это будущий род уже заранее делал его сильнее, а теперь он снова остался один. Хагир старался думать о фьяллях, о мести, о будущем процветании племени квиттов, но откуда-то всплывал вопрос: а зачем? Иногда ему удавалось отвлечься в разговорах, но любая мелочь в усадьбе напоминала ему о Хлейне, ее легкая тень скользила в гриднице, в кухне, стояла на пороге девичьей, сидела на белой каменной россыпи над морем, и при виде любого места, где она когда-то бывала, Хагира пронзала такая сильная внутренняя боль, что перехватывало дыхание.

И все же из фьорда Бальдра «Волк» уплыл не один: к нему присоединились Гельд на своем «Кабане», куда перебралась вместе с Тюрой часть женщин с детьми, и «Златорогий» Бергвида. Гребцов для него не хватало, корабль шел хорошо только под парусом и замедлял продвижение двух других. Но дней через пять все три «морских зверя» уже пересекли пролив Двух Огней и приближались к Острому мысу. Вебранд занял свое место на «Волке», а Хагир устроился на сиденье кормчего взамен погибшего у Березняка.

Приближались сумерки, когда впереди показались низкие песчаные берега и зеленые пологие холмы за ними. Острый мыс оказался пуст: ни кораблей, ни дыма костров. Корабли вытащили, разложили огонь, принесли воды в котлах, женщины принялись варить похлебку из сушеной рыбы с пшеном и луком.

Даже сидя вокруг котлов, все волновались и оглядывались в ту сторону, где в отдалении виднелось на холме святилище Тюрсхейм. Решили сегодня в полночь принести жертвы.

– Теперь мы знаем, что нам никто не поможет и мы должны надеяться только на себя! – говорил Хагир. – Мы попросим у богов благословения для нашего нового конунга, и с этого дня начнется наш поход.

Отныне у него нет другой жизни, другой цели и другого дела, кроме свободы Квиттинга; сами боги указали ему на это и убрали с пути все прочее. Перед глазами у Хагира находились полсотни мужчин с «Волка» и «Златорогого», три десятка женщин с детьми, но в них он видел зародыш огромного, сокрушительного по силе войска квиттов, которое когда-нибудь сметет все, что мешает им жить. У Хагира было чувство, что именно он и должен вырастить дерево мести из зернышка, и он тревожился, как бы не сделать что-то не так. Река родится из родничка, все начинается с чего-то… Эти женщины и дети – тоже Квиттинг. И в них – часть его общей силы.