Двенадцать лет с Гитлером. Воспоминания имперского руководителя прессы. 1933-1945 - Отто Дитрих

В ранние дни он нередко ради удовольствия посещал баварские королевские места Нойшванштайн[17], Хобеншвангау и Херен-Химзее[18], а также Вальхаллу Людвига II в Регенсбурге. Гитлер чувствовал духовную близость к Людвигу и твердо верил, что король не утопился в момент помешательства в озере Штарнбергер, а был убит политическими противниками.

Где бы Гитлер ни останавливался, чем бы ни занимался, все его интересы отступали на второй план, как только появлялись его архитекторы. Его личному секретарю приходилось все время держать наготове рейсфедер и набор циркулей, потому что в любой момент Гитлеру могло прийти в голову сделать наброски монументальных фасадов, колонн в честь победителей, триумфальных арок, театров, моделей танков, бетонных бункеров или вращающихся башенок для военных кораблей. Вряд ли была хоть одна книга по архитектуре, которую Гитлер не прочел бы, и он проявлял живейший интерес ко всем новым публикациям. В Нюрнберге, Берлине и Мюнхене огромные залы были заполнены моделями национал-социалистических зданий, а в мирное время он почти каждый день или, вернее, каждую ночь тратил несколько часов на то, чтобы посмотреть на них.

Хорошо известно, что Гитлер питал особое расположение к классическому или монументальному стилю. Он всегда подчеркивал нордическое происхождение огромного культурного и творческого потенциала классического эллинизма. В разговоре он любил пофантазировать, какое впечатление на испуганных жителей Греции и Пелопоннеса произвели в седой Античности несколько сотен тевтонских фермерских сыновей, появившись с севера на Коринфском перешейке.

Гитлер считал мюнхенского профессора Трооста, строителя Дома немецкого искусства и Дома национал-социалистической партии на Кониглихерплац в Мюнхене, великим архитектурным гением нашего века, которого открыл он. Троост умер сравнительно молодым. При закладке краеугольного камня Дома немецкого искусства рукоятка молотка разбила Гитлеру руку. В этом увидели дурное предзнаменование, об этом много говорили, и не только в Мюнхене. Инцидент вызвал у Трооста такой психологический шок, что спровоцировал обострение хронического заболевания.

Гитлер очень ценил архитекторов. Именно благодаря любви к архитектуре Гитлер настолько сблизился со Шпеером, что позже доверял ему, конечно под собственным присмотром, разнообразные и наиболее важные военные и экономические задачи. Такое количество работы вряд ли можно было поручать одному человеку.

Инспектируя Стадион штурмовиков, строившийся в Нюрнберге и обещавший стать крупнейшим стадионом в мире, Гитлер обронил замечание, говорящее о его недальновидности, а также о его отношении к спорту. Это был год блестящих Олимпийских игр в Гармише и Берлине. Все, кроме Гитлера, болели за спортсменов и одобряли международный характер игр. Гитлер насмехался над «дрожащими стариками» из Олимпийского комитета; он ожидал увидеть крепких, здоровых и хорошо сохранившихся бывших спортсменов. Несколько месяцев спустя я слышал, как он сказал, стоя на строительной площадке стадиона в Нюрнберге: «Это были последние международные Олимпийские игры, в которых принимала участие Германия. В будущем мы сами разработаем самую лучшую спортивную программу и проведем самые крупные спортивные соревнования в мире. Мы сделаем это здесь, в Нюрнберге». Он отказывался понимать, что международные соревнования – суть олимпийского движения и рекорды, установленные на этих играх, важны именно потому, что это мировые рекорды.

Спорт был чужд натуре Гитлера. Великие спортивные подвиги его не интересовали. Ему нравилось смотреть на льду норвежскую фигуристку Соню Хени и немку Макси Хербер, в остальном же спорт был для него всего лишь средством достижения физической формы. Он запрещал своим ближайшим соратникам заниматься спортом, как он объяснял, во избежание несчастных случаев. На Олимпийских играх он расточал хвалебные речи в адрес победителей, создавая впечатление, будто проявляет глубокую заботу о спорте, хотя в действительности дело обстояло совсем не так. Сам он не принимал участия в каких-либо играх или спортивных состязаниях, объясняя это тем, что не может позволить себе участвовать в них, если не способен быть лучшим. Во время Олимпийских игр он приехал на футбольный матч, потому что его убедили в обязательной победе немецкой команды. Когда она проиграла, он разъярился и выбранил тех, кто убедил его прийти и стать невольным свидетелем поражения Германии. В его националистической узости не было места концепции честной игры.

Около туманного старого Нюрнберга Гитлер соорудил колоссальные монументы своей вулканической натуре, сборные пункты для национал-социалистических демонстраций. Если бы эти демонстрации были пропитаны конструктивным интернациональным духом, если бы они проводились для того, чтобы обратить внимание мира на новые идеи мирного прогресса, как утверждал Гитлер на встречах с почетными гостями и иностранными корреспондентами, они служили бы благородной цели. Но неумеренная крикливая реклама, бессмысленное хвастовство и излишние военные парады не были символом нового, мирного и прогрессивного образа жизни; они были ощутимым выражением его жажды власти и предупреждением всем остальным нациям.

Если сложить время всех остановок Гитлера в Нюрнберге, окажется, что каждый год он проводил в этом городе значительное время. В «Дойчер-Хофф» для него был забронирован специальный номер. Вечерами он любил сидеть в прекрасной, просторной гостиной и дружески беседовать с архитекторами и театральными деятелями.

По дороге из Нюрнберга в Мюнхен Гитлер любил останавливаться в старинной епископской резиденции Эйхштетт в Франконии и в Ингольштадте на Дунае. Иногда он проезжал через Верхний Палатинат по дорогам, ведущим в Ноймаркт и Регенсбург. Здесь он часто останавливался в историческом Ратхаузе (Ратуше), где немецкие императоры проводили заседания парламента и где для него были забронированы специальные комнаты. Он был щедрым покровителем знаменитого хора мальчиков, регенсбургских «кафедральных воробышков», как их называли, и часто бывал на их концертах.

Останавливаясь в небольшом городке Ноймаркте в Верхнем Палатинате, он всякий раз навещал могилу Дитриха Эккарта, уроженца этого городка. Эккарт был человеком, оказавшим, по утверждению Гитлера, огромное влияние на его карьеру. Он был лучшим другом Гитлера, и его вполне можно назвать духовным отцом фюрера. Его фанатичный расистский патриотизм и радикальный антисемитизм руководили Гитлером в самом начале его политической карьеры.

Эккарт прославился как писатель, издатель антисемитской газеты «В доброй Германии». Он адаптировал для немецкой сцены фантастическую нордическую драму Ибсена «Пер Гюнт». Именно он добился финансовой поддержки Гитлера в ранние годы, когда тот сколачивал свою партию. Эккарт, знакомый с группой богатых людей, обратился к ним за субсидиями для своего журнала, а заодно и представил им Гитлера. Это были первые люди, которые, из чисто патриотических соображений, оказали помощь Гитлеру. Гитлер любил рассказывать, как Эккарт представил его словами: «Это человек, который в один прекрасный день освободит Германию». Эккарт также свел Гитлера с балтийским немцем Альфредом Розенбергом. Вместе с Эккартом Гитлер совершил на открытом спортивном самолете полет в Берлин, чтобы подавить путч Каппа[19]. (Это был первый полет Гитлера.) Штаб Каппа размещался в гостиной отеля «Адлон» в Берлине. Зайдя туда, Эккарт с Гитлером увидели только что назначенного пресс-секретаря Требича-Линкольна, поднимавшегося по лестнице в апартаменты Каппа. О Требиче-Линкольне было известно, что он еврей. Эккарт быстро схватил Гитлера за руку, потянул его к двери и сказал: «Идемте, Адольф, нам здесь больше нечего делать», и они быстро покинули Берлин. Гитлер часто описывал в разговорах этот случай.