Money. Неофициальная биография денег - Феликс Мартин

До сих пор популярна метафора, которую Смит использует для описания того парадоксального общественного уклада, который вывел в своей басне Мандевиль. Речь идет о знаменитой «невидимой руке», направляющей индивида, который, «преследуя свои собственные интересы, часто более действенным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится к этому». Смит также подчеркивает, что подобная модель поведения зависит не столько от особенностей характера индивида, сколько от свойств самой системы: «Обычно индивид не имеет в виду содействовать общественной пользе и не сознает, в какой степени он ей содействует». Смит дал описание общества, в котором мерилом всех вещей является экономическая ценность, а статичные традиционные общественные отношения вытеснены динамичными денежными отношениями. Это модель монетарного общества как объективно существующей системы, стремящейся к равновесию – как политическому, так и экономическому. После того как от традиционного общества ничего не осталось, «после того как арендаторы сделались независимыми, а челядь была распущена, в деревне, как и в городе, установилось нормальное управление, ибо никто уже не обладал достаточной силой, чтобы нарушать его». Смит сделал то, что до него не удавалось никому из экономистов, – дал подробное экономическое и политическое обоснование монетарного общества.

В интеллектуальном и моральном плане это достижение имело ничуть не меньшее значение, чем Великое денежное соглашение в плане практическом. Основатели Банка Англии верили, что, объединив частное банковское дело и государственные деньги, они высвободили величайшую в истории человечества силу экономического и социального прогресса. Теперь они получили от экономистов теоретическое подтверждение своей правоты. Отец политического либерализма заявил, что, пока общество разделяет правильное понимание денег и не отступает от естественного неизменного стандарта экономической ценности, конституционному строю ничто не угрожает. Деньги в своем развитии достигли апофеоза.

Впрочем, оставалась еще одна небольшая проблема…

Этой проблемой были долги – точнее, свойство долгов накапливаться до запредельного уровня. Сегодня мы прекрасно знакомы с этим бедствием, застенчиво именуемым «финансовой нестабильностью». Но начавшийся в 2007 году финансовый кризис является только последним из череды подобных – достаточно вспомнить аргентинский дефолт 2002 года, или российский кризис 1998-го, или лопнувший в марте 2000-го пузырь «доткомов», или произошедший в начале 1990-х кризис американских ссудо-сберегательных ассоциаций, или «черный вторник» октября 1987 года. Однако необычная продолжительность нынешнего кризиса заставила экономистов заинтересоваться долговременными последствиями долговых кризисов вообще. Многие из них вспомнили о великом историке финансов Чарльзе Киндлбергере. Во всяком случае, именно так поступили в руководстве ряда международных финансовых компаний в Вашингтоне. В апреле 2007 года, вскоре после первой волны кризиса, я отправился в объединенную библиотеку МВФ и Всемирного банка, чтобы взять книгу Киндлбергера, посвященную истории финансовых кризисов. Впервые за много лет оказалось, что ни одного свободного экземпляра в данный момент нет – как мне объяснили, все были разобраны еще неделю назад. Так вот, Киндлбергер обнаружил, что «финансовые кризисы возникали с регулярностью примерно раз в десять лет на протяжении последних четырех веков или около того». В зависимости от точки зрения этот вывод может показаться либо тревожным, либо утешительным. Впрочем, спустя пару лет экономисты Кармен Рейнхарт и Кеннет Рогофф опубликовали еще более подробное исследование истории финансовых кризисов. Зловещий подзаголовок предупреждал читателя, что ему предстоит узнать не о четырех, а аж о «Восьми столетиях финансового безрассудства». А если верить Тациту, описавшему кредитный кризис в эпоху правления императора Тиберия, денежное общество было склонно к накоплению долгов – и следующему за ним кризису платежеспособности – еще в глубокой древности.

Причина подобной неустойчивости кроется в том, что деньги обещают объединить безопасность и свободу, то есть гарантировать одновременно социальную стабильность и социальную мобильность. Традиционное общество с его не способной к изменениям структурой подобных вещей никогда не сулило. Именно это обещание сделало деньги столь революционным и привлекательным изобретением. В ходе истории распространение денег неизбежно сопровождалось энергичным подстегиванием амбиций и появлением нововведений в обществах, до того скованных традициями. Деньги служили инструментом резких и фундаментальных социальных перемен – не говоря уже о политических. Не случайно два известных критика положительного воздействия денег на экономику – Карл Маркс и Фридрих Энгельс, – описывая развитое денежное общество середины XIX века, не скрывали скепсиса: «Все застывшие, покрывшиеся ржавчиной отношения вместе с сопутствующими им, веками освященными представлениями и воззрениями разрушаются, все возникающие вновь оказываются устарелыми, прежде чем успевают окостенеть. Все сословное и застойное исчезает, все священное оскверняется».

Проблема заключалась в том, что ситуация никогда не была настолько простой, как утверждали скептики. Социальная текучесть являла собой только половину «сделки». Вторую половину представляло парадоксальное обещание сохранения стабильности. Денежное общество не грозило анархией, иначе оно не могло рассчитывать на популярность. Вместо этого оно сулило анархию по правилам: и мобильность, и стабильность, и свободу, и постоянство. И вот соблюдение этой второй части договора обеспечивалось таким свойством денег, как фиксированная номинальная стоимость кредита и долга. Каждый раз с исчезновением общественных обязательств их место занимали обязательства финансовые – то есть долги. Смысл этой замены сводился к тому, что финансовые долги в отличие от устаревших социальных обязательств игнорировать не получалось. Смит и его сторонники создали теорию, в рамках которой могли быть соблюдены оба обещания денег – объективные законы монетарного общества, утверждали экономисты, не позволят фиксированным финансовым обязательствам вступить в конфликт с постоянно поощряемыми деньгами социальными переменами. Однако в реальности монетарное общество – и сегодня, и в прошлом – ведет себя не совсем так.

Неспособность новой экономической мысли решить центральную проблему монетарного общества была не просто косметическим дефектом. Как показали последствия глобального финансового кризиса, постоянное накопление долга создает для монетарного общества не только кратковременные и локальные, но и фундаментальные проблемы. Иными словами, тенденция денег к созданию нестабильности представляет опасность не только для жертв финансовых крахов и рецессий, но и для самих денег. Когда финансовый кризис приводит к тому, что половина молодежи не может найти работу, или когда госслужащий рискует быть уволенным, поскольку у государства нет свободных средств, чтобы рассчитаться с зарубежными держателями облигаций, тогда стандартные решения, предлагаемые экономической системой, могут показаться не самыми привлекательными. Руководство центробанка и министры финансов работают исходя из представления, что монетарное общество само по себе функционирует нормально. Его правила нужно уважать, говорят они, а если в результате имеет место несправедливость, то ее нужно лечить введением прогрессивного налогообложения или вливанием средств от зарубежных благодетелей. Однако те, кто пострадал от финансового кризиса сильнее всего, крайне недовольны подобной трактовкой «нормального функционирования общества». Зачем уважать правила системы, спрашивают нью-йоркские участники движения «Оккупай Уолл-стрит» и мадридские indignados, если эта система постоянно порождает новые кризисы?