Революция, которую мы ждали - Клаудио Наранхо

В этом есть элемент образования, но ещё это можно рассматривать как базовую форму медитации, то есть внимание к тому, что происходит с человеком в настоящий момент. Внимание к «здесь и сейчас».

В культуре, частью которой мы являемся, мы даже не отдаем себе отчёта, до какой степени не осознаем происходящего здесь и сейчас. В наших самых обыденных разговорах, даже когда мы спрашиваем просто «Как дела?», очень мало «здесь и сейчас». Мы отвечаем автоматически, не подумав, не посмотрев внутрь себя. Если бы человек отвечал искренне, чаще он мог бы ответить: «Слушай-ка, по правде говоря, даже не знаю, что сказать. Вроде бы я чувствую себя неплохо, но… ммм… тон моего голоса говорит о чем-то ином». Мы недостаточно сознательны, чтобы с уверенностью выражать то, что происходит здесь и сейчас. И, следовательно, заполняем эту недостаточность прошлым, будущим, философией о жизни, но не проживанием её.

Внимание к настоящему имеет измерение, которое проходит через ментальные феномены: чувствовать, хотеть, думать… Но не только это. Внимание принесло бы психологические плоды: знать, что мы чувствуем, хотим, думаем; уже это было бы трансформирующим самопознанием, потому что, имея самосознание, мы потихоньку начнем исправлять себя. Если человек смотрит в зеркало, ему хочется причесаться. Если человек смотрится во внутреннее зеркало, ему хочется стать более крепким и здоровым, лучше относиться к себе.

Поклонение

Но есть ещё одно измерение внимания, не относящееся ни к внешнему миру, ни к мыслям, чувствам или желаниям, — это внимание к глубине ума.

В медитации нас интересует не только «что я вижу» — например, «вижу ментальные феномены, мысли, чувства и желания», — но и «кто является наблюдателем». В дисциплине медитации есть попытка, стремление узнать субъекта сознания — то, что в буддизме называется «исследованием природы ума». Это не философский труд, а исследование сознания самим сознанием. Подобное феноменологическое исследование, вроде попытки увидеть собственные глаза, никому физически не удаётся. Но в духовном мире это препятствие можно преодолеть. Хотя обычно люди не находят субъекта сознания, существует духовное состояние самосозерцания, подразумевающее возможность увидеть не мысли, или, как некоторые говорят, суету жизни, а смотрящего, то есть встретиться в глубине с «самим собой» — своим сознанием.

Но это обычно долгий путь. Тот, кто находит самого себя, находит смысл жизни, её полноту — то, что обычно называют божественным, и имеет тысячи имен: состояние Будды, внутренний Христос, Дао… У каждой духовной традиции для этого есть имя — Великий Дух… Главная характеристика этого явления — святость. Глубокий контакт со своей глубинной сущностью — это соприкосновение со священным, и всякий в мире ценит это, как в эстетическом смысле красоту. Это как пища, скажем так, духовная пища. Это удивительное чувство, которое мы иногда испытываем в тот или иной момент нашей жизни, но обычно нам всегда кажется мало.

Мы не очень знакомы со святостью. Мы иногда интуитивно чувствуем, какой она могла бы быть, глядя на человека, читая текст, находясь в храме…

Говорят, что медитация становится полем для взращивания опыта святости, сходного с формой творения, называемой в античности теургией, что подразумевает подобие создания божественного через способность, отличающуюся от обычного воображения, которую суфии называли творческим воображением. В таких случаях необходимо визуализировать или призвать или представить что-то, чтобы оно появилось в нашем внутреннем мире так, чтобы из плода чистого воображения воплотиться в оболочке реальности.

Важна ли святость в жизни? Для нашего светского общества — нет, ибо священное науке неинтересно и ею не подтверждается. Когда-то наука противостояла вере в политической борьбе между Церковью и государством, и в обычной жизни слово «святой» уже редко употребляется, хотя и не сильно помогает соответствующему опыту. Может, было бы лучше развивать чувство, которое мы ощущали в детстве — хотя и не знали его названия, — похожее на удивление, ощущаемой глубины, ценности другого. Недаром говорят, что «красота в глазах смотрящего», так и святость, святое и священное.

Для древних, как и для примитивных людей, священное, кажется, не составляло проблему: земля была священной, природа была священной, небо и животные тоже были священны. И само общество воспринималось как священное. Люсьен Леви-Брюль, французский антрополог, говорил в начале XX века о мистическом соучастии примитивных людей, которым Мы было ближе, чем Я. И хотя вначале казалось, что эти люди путались со словом «мы», теперь становится понятно, что Мы было для них значимее. Они больше ценили участие, чем индивидуальную активность или индивидуальное мышление.

В этом случае можно сказать, что этот призыв к священному является важным измерением в медитации. Сюда же относится христианская заповедь «возлюби господа Бога твоего всем сердцем твоим», — не обязательно иметь религиозное видение или использовать слово «Бог» для освящения жизни, людей или вещей. Для встречи с божественным нет необходимости в вере или в символической системе, она также может проживаться как любовь к чему-то называемому иначе, — если мы понимаем её не просто как набор слов. Некоторые люди чувствуют любовь к жизни, другие — любовь к дхарме или к буддистскому состоянию, свойственному существам, наделенным сознанием, третьи — любовь к реализации собственного потенциала.

Кроме того, у нас есть жажда эволюции. Мы все ощущаем метафизическую жажду, а потому имеем интуитивное чувство, какими мы могли бы быть, как семя заключает в себе зачаток дерева, в которое оно вырастет. У нас есть интуиция о более развитом состоянии сознания, к которому мы стремимся. И тяга к развитию, преданность пути, посвящение себя внутренней работе, движению сознания — это тоже поклонение, которое не обязательно должно характеризоваться визуализацией папы римского или бородатого дедушки на небе.

Об этом знали христианские авторы первых веков, сформулировавшие так называемую негативную теологию (апофатизм), установив различие, что одно дело Бог (которого мы не видим своими глазами и который не может быть понят в свете наших концепций), а другое — божественность, до уровня которой мы не можем подняться концептуальным разумом. У всех религий более или менее похожие переживания и формы постановки вопросов.

Все духовные традиции гласят: благоговение — великий путь, и сам порыв уже приближает нас к желаемому. У каждого, в ком горит огонь любви к божественному, есть преимущество перед другими в необходимом растворении Эго, и кроме того, он близок к пониманию, что божественное уже присутствует в его жажде.

Если правда, что благоговение так важно, нельзя ли было бы найти возможность ввести в образование элемент преклонения, безотносительно к какой бы то ни было религии? Считаю, что это можно сделать благодаря музыке. Мне кажется, что в европейском классическом наследии найдется немало образцов прекрасной музыки, способной приблизить нас к божественному. Например, Иоганн Себастьян Бах подписывал свои произведения, добавляя к своему имени Soli Deo Gloria[24], — из чего можно заключить, что сочинял музыку он в состоянии благоговения, так что, наслаждаясь его музыкой, мы соучаствуем в определенной мере в этом преклонении. И поскольку любовь к божественному — Божий дар, ибо любовь к Богу божественна, то чувство благоговения сближает нас с нашей природой.