Орхидея в мотоциклетном шлеме - Дмитрий Лекух
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затягивается.
Смотрит в окно.
Там идет грязноватый московский снег.
Вечер.
Сумерки.
Чуть попозже, когда совсем стемнеет и разгорятся рекламные огни, Тверская снова станет праздничной.
Как всегда.
А пока — обычная центральная магистраль насмерть усталого мегаполиса.
— Догадливый, — усмехается.
Она красиво курит.
На щеках при затяжке — такие сверхсексуальные ямочки.
Хоть сейчас на обложку модного журнала.
Хотя, по нынешним временам, фото с сигаретой на обложке не пройдет.
Политкорректность, блин.
— Не жалуюсь, — отвечаю. — Так все-таки, чего надо-то?
— Ничего, — пожимает плечами. — Просто поговорить…
Я хмыкнул.
Из-за «просто поговорить» целый месяц телефон не выклянчивают. К тому же — такие вот барышни.
Такие привыкли — по первому свистку.
Но промолчал.
Если надо, сама скажет…
— Понимаешь, — вздыхает, — мне просто нужно кому-то выговориться…
Тут уже я за сигаретой полез.
— Я, — спрашиваю, — что, похож на психоаналитика?! Да и ряса поповская, если честно, меня совсем не прикалывает…
— Да нет, — вздыхает и отточенным движением кладет подбородок на тыльную сторону своей ладони.
Красиво получается.
Ага.
— Ты не похож на психоаналитика, — прикусывает нижнюю губу хорошо отполированными зубками. — И ряса тебе, скорее всего, будет не к лицу. По крайней мере, в этом свитере и джинсах ты мне больше нравишься…
— Спасибо, — усмехаюсь. — Так тогда в чем дело-то?!
Докурила, аккуратно затушила бычок в пепельнице.
Ну, а мне наконец-то принесли виски.
Вместе с кофе.
Нда…
— А дело в том, — тянется за новой сигаретой, — что ты производишь впечатление человека, сумевшего разорвать круг. Мне это важно.
Хмыкаю.
Делаю маленький глоток ледяного скотча.
Потом, чуть погодя, — крепкого и горячего кофе.
Неплохо.
— Это, — говорю, — не так, девочка. Ничего я не разорвал. Не получилось. Просто чуть-чуть растянул. Раздвинул.
Задумалась.
— Жаль, — говорит. — Но хорошо, хоть раздвинуть удалось. Легче ведь стало?
— Да Бог его знает, — отвечаю. — С одной стороны — вроде полегче. По крайней мере, дышать свободней стал. А с другой — любой силикон острее чувствовать начал. Напрягает.
Как она на меня посмотрела!
— Это, — обиженно тычет холеным пальцем в соблазнительно прорисованную под тонкой тканью блузки грудь, — между прочим, никакой не силикон. Самый что ни на есть натурпродукт. Если хочешь, можешь проверить. Сейчас допьешь, расплатишься, — пойдем, номер в гостинице снимем. Я там тебе такой силикон покажу — разом про свою замухрышку забудешь…
— А вот это, — обижаюсь, — ты напрасно. Я — не про номер в гостинице. Его мы, может, и снимем. Запросто. От такой роскошной бабы, как ты, только полный козел и импотент отказаться может. Я — про Машку. Никакая она не замухрышка.
— Ну, может, и не замухрышка, — соглашается. — Обычная худая нервная девица. Я таких знаешь, сколько перевидала?! Руки, правда, и глаза красивые. А так — ничего особенного. Вот ты можешь мне сказать, что ты в ней нашел?! Ты не обижайся, — просто любопытно…
— Да сам не знаю, — пожимаю плечами. — Просто — моя женщина. И всё.
— Точно — всё? — прищуривается.
Задумываюсь.
— Да нет, наверное. Не всё. Просто, в отличие от многих других, она — живая. Хоть иногда и притворяется, что наоборот. Несмотря на все свои заморочки.
Молчит.
Курит.
В глазах — слезы.
— А я?! — спрашивает.
Тоже помолчал немного.
— Сейчас, — говорю, — ты тоже живая. Пока плачешь…
— А вообще? — спрашивает.
— А не обидишься?!
Молчит.
Слезы уже по щекам побежали.
— Обижусь, — шепчет.
— Вот в том-то, — говорю, — все и дело…
Помолчали.
Я дал ей прикурить очередную сигарету.
— А знаешь, — говорит, — я не хочу с тобой в номер. Давай лучше напьемся. Ага?!
Посидел, подумал.
— Предложение принимается, — говорю. — Только давай не здесь. Поедем в наш паб, там — хорошо. А здесь даже цветы искусственными выглядят…
Улыбнулась сквозь слезы:
— Тогда купишь мне по дороге живые, ладно?
— С удовольствием, — говорю.
— А Машка твоя, — спрашивает, — не приревнует?
— Ты даже не представляешь, — вздыхаю, — как бы я обрадовался, если бы приревновала…
Мы расплатились и вышли на улицу.
Снег так и не перестал идти, наоборот, начал падать крупными новогодними хлопьями.
Тверская уже вовсю переливалась огнями, и в их искусственном свете мир выглядел красивой рождественской открыткой, отпечатанной на очень качественной бумаге в отличной финской типографии.
Она кокетливо подняла воротничок короткой дубленки, взяла меня под руку и заученным взглядом окинула окружающее пространство, пытаясь понять по реакции случайных прохожих, хорошо ли мы смотримся вместе.
Потом удовлетворенно хмыкнула и уверенно направилась в сторону моей машины.
Странно, но в детстве я весну — не любил.
А чего, думал, в ней хорошего? Ни в речке поплавать, ни на лыжах покататься, ни в футбол поиграть.
Одна слякоть да сквозняки.
То колючий моросящий дождь, то липкий, противный снег, немедленно превращающийся под ногами в холодную грязную кашу.
Бррр…
То ли дело — лето и зима.
Даже осень, и то лучше.
Осенью хотя бы светло и прозрачно, да и с ребятами так классно после каникул повстречаться, рассказывать друг другу, что летом было.
И, разумеется, — чего не было…
Сейчас — смешно, конечно.
А вот тогда…
…Мне сегодня днем неожиданно Русланыч позвонил.
Вроде ни о чем таком заранее не договаривались.
— Привет, — говорит, — Дим. Чем занимаешься?