Герцог-упрямец - Мэдлин Хантер

Какое-то время она бродила по огороду с изрядными остатками летних овощей и с различными травами. Роскошный огород… Осеннее изобилие… Вспоминая, как играла когда-то с Луизой, Девина повернулась так, чтобы ее не было видно ни из амбара, ни из дома, и из ее глаз хлынули слезы печали и отчаяния.

Эрик не часто так волновался, как сейчас, в эти минуты. Он нервно расхаживал в сгущавшихся сумерках и слишком уж часто вскидывал взгляд на дорогу, надеясь, что Напьер вот-вот вернется. Скажи кто-нибудь другой, кроме мисс Маккаллум, что больная женщина может скоро умереть, он бы отнесся к этому скептически. Однако один взгляд в глаза Девины – и он ей поверил. Она знала, о чем говорит.

Он начал очередной круг вокруг дома, но остановился, дойдя до огорода. Там, среди растений, стояла Девина и смотрела на небо. Но вот она опустила голову, и завеса коротких волос скрыла ее лицо. А потом она вдруг отвернулась и уставилась на забор около амбара.

Ему бы следовало оставить ее в покое, но помешало незначительное изменение в ее позе. Плечи поникли, и стало понятно, что ей очень плохо. Прошло еще несколько секунд – и он услышал ее тихий плач.

Поддавшись порыву, Эрик направился к ней. Услышав его шаги, она обернулась и поспешно утерла слезы, блестевшие в глазах.

Приблизившись к ней, Эрик взял ее за руки и тихо сказал:

– Не сдерживайте себя, поплачьте, если вам так нужно. Никто не подумает о вас плохо.

Девина с удивлением взглянула на него, и губы ее чуть приоткрылись, словно она собиралась что-то сказать, но уже в следующее мгновение она громко всхлипнула – и горестно разрыдалась.

Эрик привлек ее в свои объятия; а плечи ее сотрясали рыдания.

– Я не должна… не знаю почему… – бормотала она, с трудом переводя дыхание.

– Еще как должны. А что касается «почему», то вы очень устали. Но не тревожьтесь, никто не может постоянно быть сильным.

И она все плакала и плакала, а он по-прежнему обнимал ее и гладил по волосам.

И, конечно же, только сочувствие побудило его легонько поцеловать ее в макушку, но от этого поцелуя в груди Эрика словно что-то шевельнулось. А она, похоже, ничего не заметила.

Наконец слезы иссякли, но Девина продолжала прижиматься к нему, все еще тихонько всхлипывая и вздыхая. Ему следовало бы ее отпустить, отстраниться, но он почему-то этого не делал – не хотел размыкать объятия.

Через минуту-другую Девина пошевелилась – словно приходила в себя после сна или обморока. Она подняла на него глаза. В них все еще блестели слезы, и казалось, что лицо ее светилось в сумерках. И тут, совершенно не заботясь о последствиях, Эрик сделал то, чего делать не следовало. Он поцеловал ее в губы с сочувствием и нежностью, в точности так, как поцеловал в макушку, когда она была в его объятиях. Но, очевидно, в его поцелуе было и что-то еще, по крайней мере – для нее. И это «что-то» подействовало на нее благотворно – прогнало прочь тревогу и заглушило печаль. И ей казалось, что в этом поцелуе ощущалось тепло, охватившее все ее тело. Да, тепло и чувственность.

Для утешительного поцелуя этот длился слишком долго – или ей так просто показалось? Возможно, и нет. Но потом она вдруг почувствовала, что характер поцелуя изменился – теперь в нем чувствовалась нарастающая страсть. «Герцог Брентворт меня целует, – думала Девина. – Но хорошо ли это? Нет, нельзя такое позволять, потому что…»

В этот момент он прервал поцелуй и отстранился. Она посмотрела на него. Казалось, он выглядел сейчас совсем по-другому – и жестче, и мягче одновременно. Он впился взглядом в ее глаза, словно требуя подчиниться, словно желая заглянуть ей в душу, и Девина не стала сопротивляться, даже не пыталась. О, да ей и не хотелось сопротивляться!..

Какой-то звук – отдаленный, но отчетливый – заставил ее очнуться. Брентворт тут же повернул голову сказал:

– Напьер возвращается.

Они отступили друг от друга и быстро направились ко входу в дом. Покидая огород, они словно возвращались к себе настоящим, становились самими собой. И теперь уже казалось, что никакого поцелуя не было.

Но он был, случился.

Карета остановилась перед домом, и герцог тотчас оказался у дверцы и открыл ее – кучер даже не успел спрыгнуть на землю. Из экипажа вышел очень высокий и худой мужчина. Взглянув на герцога, поклонился и сказал:

– Надо полагать, ваша светлость?..

– Это доктор Чалмерс, ваша светлость, – вмешался Напьер.

Пока доктор беседовал с Брентвортом, Девина отвела в сторону Напьера и тихо спросила:

– Где вы его нашли?

– В клубе. Мне сказали, он из лучших.

– Кто сказал?

– В лучшем отеле города. Я там спросил, кого они вызывают, если кому-нибудь важному требуется доктор, и мне назвали его имя.

– Он что, пил в этом своем клубе? – Девина покосилась на доктора Чалмерса.

– Очень может быть. Но мне сказали, он даже в подпитии лучше, чем те, кто лечит короля. И еще… Он, кажется, знает вас.

– Я уверена, что никогда с ним не встречалась.

– Ну… он так сказал, когда я упомянул, что этой женщиной занимаетесь вы.

Тут к ним подошли доктор Чалмерс и герцог, и тот представил медика.

– Я как раз говорил его светлости, что знаком с сэром Корнелием Инграмом, который рассказывал мне о вас, мисс Маккаллум, – проговорил Чалмерс. – Он крайне лестно отзывался о вашем покойном батюшке и о ваших медицинских познаниях. – Доктор снисходительно улыбнулся, как бы давая понять, что он думал о женщинах в медицине. – Так что я уверен: уж вы-то никак не могли навредить больной. А теперь, ваша светлость… Если ваш человек принесет мне мой саквояж, я осмотрю пациентку.

Шагая вместе с ним к дому, Девина сказала:

– Я не разрешила делать кровопускание.

Она ждала реакции доктора. Если тот скажет, что ее решение неверно, что надо пустить Луизе кровь, то сейчас же отправится обратно в Нью-Касл.

– Ей очень повезло, что вы оказались здесь и предотвратили это, – ответил доктор. – Ужасный, варварский обычай…

Девина с облегчением вздохнула. Доктор Чалмерс, судя по всему, не был шарлатаном – пусть даже и выпил.

– Когда мы только приехали, я подумала, что это может быть холера, но ее не слабит и нет рвоты. Она отказывалась от ухода и помощи, поэтому началось обезвоживание. Я в основном заставляла ее пить и обтирала тело влажными тряпками, чтобы слегка сбить жар.

– А что заставило вас подумать о холере?

– Запавшие глаза. Вязкий пот. Очень сухая, сморщенная кожа рук.

– А… значит, вам о холере многое известно.

– Я ей переболела, – ответила девушка.

Тут доктор повернулся и внимательно посмотрел на ее голову.