Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени - Юрген Остерхаммель

и Японии, а также примечательные параллели между процессами, которые были описаны Фернаном Броделем в его исследовании Средиземноморья в эпоху Филиппа II и Энтони Ридом, обратившимся к не менее мультикультурному миру Юго-Восточной Азии этого же периода. Речь идет о таких явлениях, как расцвет торговли, внедрение новой военной техники, государственная централизация и религиозные беспорядки, хотя последние были привнесены в Юго-Восточную Азию христианством и исламом извне[209]. Поскольку в рамках этих дискуссий речь шла и об определении хронологического порядка, то в результате было достигнуто определенное единодушие в оценке периода 1450–1600 годов, который предстает для большей части Евразии и Америки как эпоха «великих перемен» (big changes)[210]. Многое, таким образом, говорит в пользу приблизительно синхронного перехода на раннее Новое время, имевшего место в многочисленных регионах земного шара. Этот переход в большинстве случаев осуществлялся лишь в незначительной степени под влиянием европейской экспансии. Исключения здесь составляют Мексика, Перу и некоторые Карибские острова. Европейское влияние дало знать о себе во всем мире, а не только в атлантическом пространстве, и в полной мере во время «долгого» XVIII века, начало которого приходится на 1680‑е годы. Тогда даже пока еще изолированный Китай, стойко сопротивлявшийся попыткам колонизации, был вовлечен в процессы всемирной торговли шелком, чаем и серебром[211].

Подобные размышления об определении конечного пункта некой универсальной эпохи раннего Нового времени еще не были представлены научной общественности. Для ряда региональных случаев ситуация кажется вполне однозначной. Такой финальной отметкой в истории испанской Америки становятся 1820‑е годы, когда отдельные регионы испанской колониальной империи постепенно завоевали независимость. Вторжение Наполеона в Египет в 1798 году не только повлекло за собой свержение власти мамлюков, господствовавших в стране со Средневековья, но и подорвало политическую систему Османской империи, основанную на политической культуре сюзеренитета. Произведенный французскими военными действиями шок побудил султана Махмуда II (1808–1839) к первым реформам. На этом основании было выдвинуто предложение определить внешние границы османского «долгого» XIX века 1798 и 1922 годами. В качестве альтернативного предложения существует представление о «реформенном столетии» 1808–1908 годов[212]. Иначе обстоит дело с Японией. Там 1600–1850 годы отличались значительной социальной динамикой, однако они несопоставимы с драматическими последствиями после «открытия» Японии в середине XIX века. Период раннемодерной Японии (early modern Japan), если использовать это выражение осмысленно, должен был продлиться вплоть до 1850‑х годов[213]. Почти во всех остальных частях Азии и Африки эпохальные переломы произошли как результат начавшейся колонизации, затронувшей эти территории в разное время. Хотя сложно установить, в какой момент европейское присутствие стало действительно ощутимым, очевидно, что до 1890 года оно таковым не было. Завоевание Индии Великобританией происходило отдельными этапами и продолжалось с 1757 по 1848 год. Подчинение Индокитая Францией растянулось на период 1858–1895 годов. Эти примеры демонстрируют несостоятельность периодизации, ориентированной на военно-политические действия. По отношению к Африке ведущие специалисты предлагают продлить эпоху Средневековья приблизительно до 1800 года и отказаться полностью от понятия «раннее Новое время», которое можно было бы применить к первым трем четвертям XIX века[214]. Десятилетия, предшествовавшие вторжению европейцев, остаются, таким образом, безымянными.

4. «Эпоха водораздела» – викторианство – fin de siècle

С точки зрения глобальной истории оказывается намного сложнее определить не просто формальный календарный порог XIX века, а содержательное начало нового столетия. Многое говорит в пользу того, чтобы наделить эпохальным характером период пересечения «долгого» XVIII века, заходящего в будущее, и «долгого» XIX века, начало которого отступает в прошлое. Именно этот период немецкий историк Райнхарт Козеллек назвал «эпохой водораздела» (Sattelzeit)[215]. Это яркое понятие, возникшее у Козеллека как бы между делом и в несколько ином контексте, укоренилось с тех пор в исторической науке[216]. Эта эпоха водораздела продлилась с 1770 по 1830 год. Она послужила переходом к промежуточному периоду, в котором, по крайней мере в Европе, сконцентрировались все те явления культуры, которые стали впоследствии отличительными признаками XIX века как эпохи. После него, в 1880‑х и 1890‑х годах, весь мир ощутил настолько мощный толчок, что следует выделить его в подпериод, подчеркнув его специфику. Его можно было бы обозначить «концом века», используя собственное выражение того времени «fin de siècle», отметившее не просто рубеж веков, а конец именно этого, XIX столетия. Обычно его финал связывают с Первой мировой войной, но, как уже было сказано в начале этой главы, эпохальной отметкой здесь служит не 1914 год, а 1918–1919 годы, поскольку война раскрыла то, что потенциально было заложено в довоенном времени. Однако есть основание и для более широкого понимания рубежа веков, которое было предложено в 1989 году одной группой немецких историков. Стремясь писать историю действительно всемирную, они выдвинули концепт «долгого» рубежа, продлившегося с 1880 по 1930 год. Эти временные рамки они тут же заполнили богатым наглядным материалом, отведя при этом важную роль наукам и искусствам[217]. Является ли 1930 год осмысленной датой для завершения подобного продленного рубежа веков – пусть решат исследователи Новейшего времени. Ведь можно отодвинуть эту границу и до 1945 года и определить весь период с 1880‑х годов до конца Второй мировой войны как «эпоху империй и империализма», поскольку и Первая, и Вторая мировые войны были по своей сути не чем иным, как столкновением империй.

Рискуя показаться сторонником неуместного англоцентризма, я бы предложил обозначить безымянные пока десятилетия между Sattelzeit и fin de siècle, то есть «собственно» XIX век, как «викторианство». Выбор такого, скорее декоративного, названия позволяет избежать более узких, хотя и однозначных по содержанию обозначений: «эпоха первой капиталистической глобализации», «время расцвета капитализма» или «эра национализма и реформ». Почему именно «викторианство»?[218] Это название отражает необычайное экономическое, военное и отчасти также культурное доминирование Великобритании в мире на протяжении этих десятилетий. Такого доминирующего положения Великобритания не достигала ни ранее, ни в последующее время. «Викторианство» представляет собой, кроме того, относительно хорошо зарекомендовавшую себя категорию для обозначения эпохи, не вполне совпадающей с годами правления королевы Виктории. Свою знаменитую книгу-портрет викторианской Англии, увидевшую свет в 1936 году, Джордж Малькольм Янг начинает 1832 годом и заканчивает моментом, когда на Альбион «опустилась мрачная тень восьмидесятых годов»[219]. Многие последовали примеру Янга и стали трактовать время с 1880‑х годов до Первой мировой войны как период sui generis, когда «высокое викторианство» переродилось в нечто новое[220].

Глобальная «эпоха водораздела»?

Чем обосновывается когерентность (почти) глобальной «эпохи водораздела», если использовать это понятие в более расширенном значении по сравнению с тем, которое вложил в него в свое время Козеллек? Рудольф Фирхаус предложил ослабить