Ирония жизни в разных историях - Али Смит

Он начинал меня раздражать. Слишком много улыбался. Вел себя так, будто мы с ним знакомы. Я положила листовку в карман, поблагодарила и взяла буклет.

А все-таки надо было остановиться и послушать тех мужчин, что разговаривали снаружи, подумала я, проходя на выставку через вращающиеся двери, вполне возможно, что это бы их ничуть не смутило, может, втайне они останутся довольны, потому что в любом случае очень приятно чувствовать, что кто-то где-то слушает тебя. Возможно, самодовольно улыбнулись бы и кивнули мне в знак приглашения присоединиться к ним и расступились, чтобы освободить для меня место. Возможно, тот мужчина, чью фразу я недослушала, даже согласился бы все объяснить. «Я говорю вот о чем». Или: «Я обращаюсь именно к той манере, в которой…» Кто знает? Я ходила по галерее и рассматривала картины, скульптуры и инсталляции.

Все это создали два художника сейчас, на пятом десятке своей жизни, они родились сиамскими близнецами, но вскоре после рождения их разделили. Близнецы и их творчество стали очень модными; эта выставка, как об этом написали в объявлении на стене, позволила им попасть в престижный окончательный список претендентов на премию в области искусств. На страницах газет на весь разворот печатали официальные общие списки и списки допущенных к последнему туру претендентов; лучшие фильмы, самые популярные песни и исторические события века, лучшее музыкальное произведение года, лучший роман, лучший сборник стихов, лучшее произведение художественного искусства. Рядом со снимками скульптур или картин и кадров из видеороликов в газетах были опубликованы фотографии этих близнецов сразу после их разъединения и в настоящее время. Шансы выиграть награду у них были невелики, что-то вроде 3:1. Я осматривала залы чрезмерно протопленной галереи; и хотя таких посетителей, как я, которые ходили всюду и останавливались возле экспонатов, было немного, все мы были почтительными, покорными, как обычно ведут себя люди в галерее, словно они в церкви или книжном магазине. Но я вспотела. Пот стекал по спине; я чувствовала, как он струится вдоль позвоночника. Я приложила руку к шее внизу под волосами, и она стала мокрой. Стоя посреди галереи, я рассматривала пот на пальцах.

Обычно такое случается из-за сильного перепада температуры снаружи и внутри помещения или при больших температурных скачках, которые случаются при смене сезонов. Или, возможно, подумала я, мысленно смеясь над собой и вытирая руку о рубашку, причина моей потливости кроется в том, что я никогда не узнаю, как тот мужчина у входа закончил свою фразу. Появилось легкое головокружение. Я почувствовала слабость. Меня даже начало беспокоить, уж не подхватила ли я ужасный вирус гриппа или кое-что похуже, что еще не имеет названия, что прямо сейчас размножается внутри меня. Я взглянула на мужчину, который шел мимо, рассматривая экспозицию в противоположном направлении, наперекор тому, куда указывают стрелки, нанесенные на входной двери. Впрочем, он выглядел прекрасно. Похоже, совсем не вспотел. Никому больше в этом месте не было жарко.

Я остановилась возле скульптуры кофейного столика, на нем стояли чашки, наполовину заполненные каким-то составом ржавого цвета, а рядом с ними лежала свернутая газета. Чашки были накрыты чем-то наподобие люцита, а страницы газеты были сшиты по всему периметру тонкими металлическими скрепками. Я пошла дальше. Почувствовала уверенность. Прохаживалась по художественной галерее общепринятым темпом; мне совсем не хотелось кому-то показаться непредсказуемой. Время от времени в залах раздавался шум, который исходил от видеоинсталляций — то прерывистый скрипучий звук, вроде скрежета зубов во рту спящего человека, записанный очень крупным планом, то что-то связанное с промышленностью. Видеоэкраны занимали три стены затемненной комнаты; какое-то время я смотрела туда, но так и не смогла понять, что это. На всех трех поверхностях было нечто красное и темное, и все это шевелилось, бессмысленно сияя; возможно, это была массивная внутренняя часть рта, где язык ровно лежал на кости нёба. Теперь я почувствовала свой кавернозный рот, и то, как челюсть подымала вверх ту кость, что стала нижним рядом зубов. Я вышла из темноты. Решила сконцентрироваться на картинах.

Все картины были неизменно огромных размеров и квадратные, занимали пространство от плинтуса до потолка, и каждая пара картин полностью заполняла стену, как будто галерею, созданную на исходе прошлого столетия, специально планировали в соответствии с этими картинами. Они всюду висели парами. В каждой паре на первой картине изображено что-то легко узнаваемое, домашнее, скажем, заварной чайник или собака. Вторая же картина — почти пустой гладкий холст с грязным пятном посредине, словно живописец случайно коснулся в том месте рукой, причем недостаточно чистой. Изображения на картинах обозначены вместе: «Заварной чайник, 1 и 2», или: «Собака, 1 и 2».

До меня дошло. Это не заняло уйму времени. Все зависит от степени отчужденности и удаленности, разве не так? Понадобилось только однажды пройти по галерее, которая оказалась довольно маленькой, чтобы это понять, но я обошла все ещё несколько раз только для того, чтобы доказать самой себе, что, даже вспотев, я могу это сделать. После третьего раза я остановилась и села передохнуть на табурете в углу, где обычно сидят смотрители художественной галереи.

Напротив меня висели две картины с названием «Дорога, 1 и 2». На той, что слева, изображена пустая бетонированная дорога, уходящая на среднее расстояние с плоскими, заросшими травой обочинами по обе стороны. Справа под стеклом висел почти полностью пустой холст, только в самом центре пятно цвета глины, которое напоминало глубоко въевшуюся грязь или неловкое прикосновение. В начале бесплатной брошюры выставки сказано, что близнецы предпочитают «написать две идентичные работы, а потом медленно, кропотливо удалять всю краску с одного из соединенных в пару холстов, оставив в центре скудный след от удаленного изображения», и как только я это прочла, сразу поняла, что откуда-то знаю об этой особенности работы близнецов, то ли читала в воскресном номере газеты, то ли где-то еще.

Я почувствовала себя без сил, обманутой собственной памятью. Расслабилась на табурете, прислонившись всем телом к стене позади, и закрыла глаза. И тут я вспомнила, как прошлый раз несколько месяцев назад во время посещения художественной выставки мне тоже стало не по себе и пришлось сесть. Это со мной случилось в более крупной, выше по уровню галерее в центре города. В самом верху здания, через несколько лестничных пролетов и вдоль коридора с таким гладким мраморным полом, что, когда идешь по нему, можно видеть под ногами собственное отражение, находились три зала, заполненные маленькими, жестокими, ярко раскрашенными картинами художницы, которая запечатлела на них различные истории из своей жизни и жизни своего семейства в Берлине тридцатых и сороковых годов незадолго до ее смерти, неизбежной, чреватой последствиями и статистической. Теперь я вспомнила, что в тот день смогла вблизи посмотреть только три из нескольких сотен ее картин, прежде чем почувствовала, как подо мной стал качаться и скрипеть пол, словно вся галерея под нами — под ногами всех этих людей, блуждающих по залам и слушающих историю создания картин с взятых напрокат устройств для компакт-дисков, висящих у них на талии, через невообразимо маленькие наушники, рассказ о том, когда были написаны картины, — это палуба судна во время килевой качки на океане, и нас в этом «вороньем гнезде» швыряет то вверх, то вниз.