Альма. Ветер крепчает - Тимоте де Фомбель

Солнце бьёт в спину Мози, и ему кажется, будто он толкает перед собой по песку свою тень. Он идёт к ним. И чем ближе колонна, тем больше он ускоряет шаг.

Жозеф Март неподвижно стоит позади. Он рассматривает приближающуюся процессию.

Невольники. Который месяц на борту только о них и говорят, но видит он их впервые. И слышит теперь, как лязг цепей примешивается к плеску лижущих серый песок волн.

Мози не доходит до конвоя нескольких шагов. Он не сводит глаз с двух последних фигур – замыкающих шествие детей. Издали ему показалось на миг, что один похож на сына. Но они немного старше Лама. Девочка и мальчик, смотрят прямо перед собой. Они семенят в ногу с остальными. На мгновение девочка бросает на Мози короткий, точно вспышка, взгляд. Умоляющий вырвать её из того, что ждёт впереди.

Один из конвойных заметил, что Мози шёл им навстречу.

– Что тебе надо? – орёт он, остановившись перед ним.

– Вы ведёте их в форт Шамы?

– Нет. Англичанам, в трёх днях отсюда.

– А, понятно. Я ждал кое-кого…

– Пошёл прочь.

Конвойный, немного успокоившись, догоняет ушедшую колонну. Чуть дальше по пляжу гребцы выходят поодиночке вперёд, чтобы посмотреть на невольников. Скоро те пройдут мимо них.

Жозеф Март не шелохнулся. Он с самого начала пообещал себе, что ничему не даст себя задеть. Невольники, негры, живой товар. Он знает эти слова, хотя и старался не думать, какой в них прячется смысл. За разговорами с Жаком Пуссеном оболочка этих слов не раз давала трещину, но теперь она рассыпалась в пыль. И разлетается под ногами проходящих перед ним людей, мешаясь с песком и осколками ракушек.

Всё, что осталось, – пятнадцать идущих по пляжу жизней. Жозеф замечает на их коже мелкие шрамы, которые, может быть, с ними с детства, а на плечах, возле шеи, – следы от снопов, которые они ещё совсем недавно носили с полей. Он видит потерянные взгляды, а в них – попытку не думать, видит губы, искусанные, чтобы не плакать. Перед ним пятнадцать целых жизней.

Колонна остановилась. Доносится крик.

Один из гребцов заступил им дорогу. Конвойные кричат, наставляют на него ружья. Невольники пользуются задержкой, чтобы отдышаться. Они сидят, сложившись пополам, обнимают руками колени. А когда один пробует пристроить голову на плечо соседу, его толкают, чтобы встал.

Остановивший колонну гребец поднимает руки. Его окружили. Он не хочет драться. Он просто хочет поговорить с одной из женщин. Конвойные обмениваются парой слов. Не опуская ружей, они дают ему подойти к невольнице.

– Я знаю её, – говорит гребец. – Она из моей деревни, днях в десяти отсюда, на лагуне. Здесь её быть не должно.

Он подходит к женщине. Ей лет тридцать, она невысокая и тонкая, а глаза – как два чёрных солнца.

– Что ты здесь делаешь?

Поскольку она молчит, он хочет тронуть её за плечо, но конвойный его отталкивает. Гребец снова поднимает руки.

– Что случилось? – мягко спрашивает он.

Женщина всё не отвечает.

– Что там случилось?

– Они пришли в деревню, – говорит та, и взгляд её блестит сильнее.

– А семья? Я могу передать им, что ты здесь. Твои дети…

Он замирает на вдохе, глаза округляются: он всё понял.

– А мои? – спрашивает он.

Они смотрят друг на друга. Женщина держится прямо. Ей было бы стыдно отводить глаза.

– Некому передавать, – говорит она.

Гребец истошно кричит. Конвойные бросают его на песок. Он отбивается.

– Я её знаю! – вопит он. – Я её знаю!

Его крики всё громче. Песок липнет к коже, к лицу.

Друзья подбегают, чтобы утихомирить его. Они зовут его по имени, пытаясь успокоить.

Колонна движется дальше, в прежнем темпе, с тем же похожим на бубенцы бряцанием, когда ноги в кандалах бьют о песок.

Невольники уходят на запад, вдоль моря. Их спины чернеют против солнца. Когда они уже вдалеке, пар вновь поднимается сводом над их головами.

Хотя Жозеф не знает ни слова на их языке, он всё понял. Он смотрит, как гребец встаёт, как он бежит назад по пляжу, бросив всё. Он спешит домой. Он знает, что уже ничего не изменишь, что всё кончено, но он спешит домой. Ноги вязнут в песке. Жозеф видит, как он падает раз за разом, но бежит дальше.

В ту же секунду от форта доносятся крики. Весь офицерский состав «Нежной Амелии» в суматохе сбегает по ступеням.

Слышатся возгласы капитана.

Вожеланд вырвался вперёд. Он подбегает к Жозефу.

– Возвращаемся, – говорит он. – Скажи, чтобы спускали пироги. Капитан в ярости.

– Почему?

– В подвалах форта нет ни одного невольника. Якобсен – пропойца. Он хотел выиграть время, выставить счёт за какие-нибудь услуги, привлечь нашим кораблём другие. Но здесь нет ни одной чёрной головы на продажу.

Паларди подходит к ним.

– В местных краях уже три года как мир, – говорит он. – Я так и знал. Для торговли это хуже всего. Нет войн – нет невольников. Я всегда говорил.

– Что? – встревает, возникнув следом, капитан. – Что вы там опять говорите, Паларди?

– Что у вас тонкий нюх, капитан, – жалобно отвечает хирург.

Это привычка старого торговца. Гардель незаметно подсылает своих людей проверить подземелья, прежде чем начинать переговоры. На этот раз там было пусто.

– Я только что сэкономил вам восемь дней. Это не форт, а богадельня для олухов. Вожеланд, предупредите гребцов, что мы берём их с собой, вместе с пирогами. Они нам потребуются самое меньшее до Виды. Потянем их на буксире. Договоритесь с ними на два месяца. Две пироги и четырнадцать человек, ни одним меньше. Вернутся своим ходом. Раз этот голландец такая каналья, то мы уведём его флот.

Люди из Шамы – самый цвет побережья. Но Вожеланд также знает, что в торге они – твёрже стали. Он догадывается, что капитан оттого и посылает его на бой. У него свои виды. Он хочет знать, чего стоит Вожеланд, если потом придётся доверить ему переговоры.

– А вода? А древесина? – спрашивает кадет Дикарьё.

– Потом! – кричит Гардель. – Отчаливаем. До Элмины воды у нас хватит. А нет – откупорим спиртное. Главное, ни слова другим кораблям, почему мы уходим. Скажите, что губернатор Якобсен не любит французов и припас весь свой товар для соотечественников. Пусть теряют тут время. Я хочу, чтобы до Рождества они не путались под ногами.

Вожеланд подходит к старшему из гребцов. Переговоры идут долго. Старший, кажется, медлит. Он оборачивается к своим людям. На самом деле они знают, что предложение стоящее. С нынешним положением дел на большее в Шаме рассчитывать пока не приходится. Но есть одна загвоздка, которую они не