Три Царя - Игорь Маревский

— Не проклята ты, и не станешь ни ночницей, ни ведуньей болотной. Исцелил тебя ритуал с помощью духа Чернобожьего, будешь в порядке полном, а с мужичьем сношаться станешь, ежели сама захочешь.

— Как же там было? — продолжала бубнить себе под нос девушка. — Ежели духом злым отравлены, надобно кровь себе пустить, заразу изгнать, да заклинателя смерти придать. На вторую луну выйти на опушку лесную, да обогнуть самый толстый дуб, пока речь славная всем богам читается. Затем домой вернуться и над дверью крестовник повесить, а под подушку зерна насыпать. Ух, мутить уже начинает. Чур меня!

— Резать себя не стоит, — захохотал Старик. — Через цикл швы снимать. Не скажу, что счастлив отшельничеству, но помирать не спешу. Богов славить и без дуба можно, а зерно под подушкой, уж верный способ крыс завести. Успокойся, девочка. Мутит тебя от того, что сердце от страха, выдуманного колотится. Дыши ровнее и вернись скорей в кровать!

— Добил бы уж лучше, Семирод, ты меня. Подло как… не по-нашенски это! Не по-славянски ведь!

Она продолжала метаться у стены, будто невнимания словам старика. Семирод заметил, что девушку постепенно начинает накрывать паникой и истерикой, что в её состоянии было не разумно.

— А ну хватит! — рявкнул старик. — Рот свой закрой, да меня слушай! — девка замолчала и, широко раскрыв глаза, смотрела на него. — Не проклята ты, не превратишься ни в кого, и ничего нового не вырастит. Станешь такой, как до ранения была, только шрамов добавится, а теперь хорош верещать и мигом в постель!

Девушка, всё еще шмыгая носом, и не спуская глаз с Семирода, ползком вернулась в кровать, и села.

— Грамоте обучена? — спросил старик облегченно выдыхая.

— Читать, писать умею. Вычитать и складывать. Работала у барыни, за хозяйство отвечала. Коров, куриц, баранов да прочей живности было много, вот и пришлось учиться как считать да писать. Ведомости вела, да за её детишками следила, когда барыня в отъездах была…

— Обучена значит, а богов до сих пор не знаешь, — проворчал Семирод.

— Как не знать? ¾ возмутилась девушка. — Знаем и славим! Всем городом славим.

— Значит и знать должна, что Чернобог не есть зло нечистое.

— Как так? Черный он ведь! Вот и кличут Чернобог. Все беды да твари обитающие, его рук дело. В ночи скрываются, да нападают людей добрых. Крадут, насилуют, и превращают в себе подобных. Заклятьями и заговорами. Как ты Семирод.

Старик выдержал паузу:

— Значит я, по-твоему, прислужник Чернобога? Злого и коварного?

— Проклял ты меня, видать получается так.

— А жизнь я тебе спас зачем тогда? Другу твоему который и не друг тебе вовсе? Ежели по разуму твоему судить, проку было бы более, превратив я тебя сразу в нежить или гуля какого. Пустив твое тело мертвое на убийства и пожирания вечные.

— Я… я… — девушка растерялась. — Пес его знает! Вдруг ты меня сначала эт самое, насиловать решил, а уж потом в нежить с гулями превратить?

Подобные слова разозлили старца, учитывая сколько времени, сил и прочего он потратил на спасение её жизни. Он закрыл глаза и попытался себя успокоить, ведь Семирод давно понял, что спорить с молодыми, равносильно стену каменную одолеть с помощью одного лишь лба.

— Так и быть. Ежели боишься меня, не стану больше задерживать. Ты можешь идти, когда захочешь. Держать не стану.

Старик встал со стула и отправился на кухню, где загремел кастрюлями и горшками.

***

Она стучала деревянной ложкой по дну миски, выхлебывая последние остатки супа. Аппетит вернулся в норму, и девушка постепенно начала набирать потерянный вес. Мужчина пришел в себя, но пока не мог самостоятельно принимать пищу, поэтому она его кормила очень бережно.

Семирод зашел в сторожку и захлопнул за собой дверь, принося болотный запах и легкую прохладу. Вместо сумки, набитой травами и другими ингредиентами, он держал две тушки куриц, небольшую сетку с картошкой и бидон молока.

Девушка тут же подбежала, всё еще держась за правый бок и заметно прихрамывая. Она мастерски ухватила куриц за шеи в одну руку, а второй потянулась к бидону. Старик отмахнулся. Он поставил молоко в угол, а картошку унес на кухню. Когда он вернулся, она произнесла.

— Спасибо. Так что же ты со мной сделал?

— Созрела наконец, — усмехнулся тот, усаживаясь на стул и потирая больную поясницу. — Я уж думал так и не спросишь. Видимо интересом не обделена. Ничего я с тобой, с вами двумя, особого не делал. Обычное духовное колдовство, Чернобожье только.

— Нихромантия значит? Темные чары? — девушка широко раскрыла глаза, одновременно ощипывая курицу.

— Не совсем, не полностью некромантия, скорее по капельке того и другого. Плоха ты была совсем. Гнить начала, словно тебя уже на погребальный костер несут, пришлось немного некромантии применить, дабы клетки реанимировать и гниение замедлить. Затем отварами отпаивал, а то, что отваливалось от тебя, собирал и сжигал. Пепел вновь в раны открытые втирал, с речами к богам обращенными. В полдень подносил к окну, давая солнцем ярким насытиться, да духом исцеляющим питал. Очертил вокруг кровати твоей круг оберегающий, а внутри развесил папоротник с рунами пустыми. Они всасывали себя зловонья да дух мерзкий трупный. Повязки менял, раны бинтовал и чистил. Сжигал и снова втирал, руны всю нечисть забирали.

— Сложно, — нахмурив брови, и принимаясь за вторую курицу произнесла она. — Значит духа во мне темного нет? Не превращусь в грымзу какую?

Старик улыбнулся, но тут же пересилил себя и ответил:

— Я по молодости, когда в целители записаться решил, также как ты размышлял. Есть боги светлые и славные, а есть пантеон темного, чёрного и злого. Светлых восхвалять надобно, а чёрного гнать палкой со двора, да лишний раз не упоминать, а то уволочит в лес к тварям кровожадным.

— А то, — девушка чихнула от перьев, летающих в воздухе, и локтем утерла нос.

— Вот ты Рода перед сном славишь? — совершенно серьезно поинтересовался мужчина.

— А как же! Конечно, славлю, мы всем уделом славим.

— А стоит и