Мировая война Z - Макс Брукс

Меня уже не оставляли у соседей, родители никому не доверяли. Стало опасно, вспыхивали драки. Я видела, как Две женщины боролись за шубу, которая порвалась прямо посредине. Видела, как один парень поймал другого на краже и бил его по голове монтировкой. Обычно потасовки и крики случались ночью. То тут, то там звучал выстрел и за ним плач. Однажды мы услышали, как кто-то шарит у нашей импровизированной палатки, которую мы натянули вокруг минивэна. Мама велела мне пригнуть голову и закрыть уши. Папа вышел наружу. Я слышала крики сквозь прижатые ладони. Выстрелило папино ружье. Кто-то закричал. Папа вернулся с бледным лицом. Я так и не спросила его, что случилось.

Люди собирались вместе только в моменты появления мартвяков из числа тех, что последовали за третьей волной, в одиночестве или маленькими группками. Это происходило каждые пару дней. Кто-нибудь бил тревогу, и все объединялись, чтобы уничтожить зомби. А потом, как только все заканчивалось, мы снова ополчались друг против друга.

Когда замерзло озеро, а мертвяки перестали появляться, многие решили, что можно идти домой.

— Идти? Не ехать?

— Бензина не было. Его использовали как топливо для приготовления пиши или просто для автомобильных обогревателей. Каждый день собирались группы полуголодных оборванных бедняг, нагруженных бесполезным хламом, который они с собой притащили, у всех на лицах написана отчаянная надежда. «Куда это они собрались? — говорил отец. — Неужели не понимают, что на юге еще недостаточно холодно? Неужели не знают, что их там ждет?»

Он был убежден, что если мы продержимся еще чуть-чуть, то все наладится. Шел октябрь, и я еще была похожа на человека.

(Мы натыкаемся на кучу костей. Их очень много. Они лежат в яме, наполовину покрытые льдом).

— Я была довольно крупным ребенком. Никогда не занималась спортом, питалась фастфудом и прочей разной ерундой. Когда мы приехали в августе, я лишь немного похудела, а к ноябрю превратилась в скелет. Мама с папой выглядели не лучше. У папы исчез животик, у мамы провалились щеки. Они много ругались, ругались по любому поводу. Это пугало меня больше всего. Дома родители никогда не повышали голос. Они были учителями в школе, «прогрессивными людьми» Время от времени случались напряженные, неприятно тихие ужины, но и только. Теперь же родители постоянно цеплялись друг к другу. Однажды, ближе ко Дню благодарения… я не могла вылезти из спального мешка. Желудок вздулся, во рту и на носу появились болячки. Из фургона соседей доносился этот запах. Они что-то готовили. мясо, пахло очень вкусно. Мама с папой спорили на улице. Мама говорила, что «это» единственный выход. Я не знала о чем она. Мама сказала, «это» не так уж и «плохо», потому что «это» сделали соседи, а не мы. Папа возразил, что мы не опустимся до такого, а маме должно быть стыдно. Мама набросилась на отца, визжа, что именно из-за него мы здесь оказались, из-за него я умираю. Мама крикнула, что настоящий мужчина знал бы, что делать. Она обозвала папу червем… если он хочет, чтобы мы погибли, пусть бежит и живет как «педик», которым он всегда и был. Папа крикнул ей: «Заткни пасть!». Он никогда не ругался. Потом снаружи донесся какой-то звук, похожий на хруст. Мама вернулась в палатку, закрывая левый глаз снежком. За ней появился папа. Он ничего не сказал. Я еще никогда не видела у него такого выражения лица, отец будто стал другим человеком. Он схватил радио, то, что у нас давно пытались купить… или выкрасть, и ушел к фургону. Папа вернулся через десять минут, без радио, зато с большим котлом дымящейся горячей похлебки. Она была такая вкусная! Мама велела мне есть помедленнее. Она кормила меня с маленькой ложечки. У нее на лице было написано облегчение. Потом она немного поплакала. У отца было все-то же выражение лица. Выражение, которое появилось у меня через несколько месяцев, когда мама с папой заболели и мне пришлось их кормить.

(Я приседаю на корточки, чтобы рассмотреть кучу костей. Они все сломаны, костный мозг вынут).

— Зима по-настоящему ударила в начале декабря. Снег лежал у нас над головой, целые горы, густой и серый от грязи. В лагере стало тихо. Никаких драк, никакой стрельбы. К Рождеству еды было навалом.

(Она поднимает нечто, похожее на миниатюрную бедренную кость. Та начисто выскоблена ножом).

— Говорят, той зимой погибло одиннадцать миллионов человек, и это только в Северной Америке. А были еще Гренландия, Исландия, Скандинавия. Я не хочу думать о Сибири, обо всех беженцах из южного Китая, людях из Японии, которые никогда не выезжали за пределы городов, о бедняках из Индии. Это была первая Серая зима, когда грязь в небе начала менять погоду. Говорят, частично это был пепел человеческих останков. (Она ставит флажок над ямой).

— Времени прошло очень много, но постепенно солнце все же выглянуло, на улице потеплело, снег начал таять. К середине июля снова пришла весна, а с ней и живые мертвецы.

(Один из членов команды подзывает нас к себе. Полупогребенный зомби, по пояс вмороженный в лед. Голова, руки и верхняя часть туловища очень даже живы, зомби бьется, стонет и пытается дотянуться до нас).

— Почему они оживают, когда тает лед? Всечеловеческие клетки содержат воду, верно? А вода, замерзая, расширяется и рвет их. Вот почему невозможно заморозиться на время, так почему же для мертвецов срабатывает?

(Зомби с силой дергается к нам, замерзшее тело лопается посредине. Джессика поднимает свое оружие, большую монтировку, и равнодушно проламывает твари череп).

Дворец в Удайпуре, озеро Пичола, Раджастан, Индия

Идиллический, почти сказочный комплекс, занимающий весь остров Джагнивас, когда-то был резиденцией махараджи, потом роскошным отелем, затем пристанищем нескольких сот беженцев, пока их всех не убила холера. Под руководством менеджера проекта Сардара Хана отель, как и озеро, окружающее город, наконец-то возрождается. Предаваясь воспоминаниям, господин Хан становится больше похож не на закаленного в боях высокообразованного гражданского инженера, а на молодого перепуганного младшего капрала, который однажды оказался на сумасшедшей горной дороге.

— Я помню обезьян, сотни обезьян, лезущих и бегущих среди машин, даже по головам людей. Я смотрел на них от самого Чандигарха — они прыгали с крыш и балконов, когда мертвяки заполняли улицы. Я помню, как зверюшки бросались врассыпную, верещали, взбирались по фонарным столбам прочь от жадных рук зомби. Некоторые даже не ждали пока их начнут хватать, они знали. А теперь они здесь, на узкой, извилистой козьей тропе в Гималаях. Ее называли дорогой но даже в мирное время это была самая настоящая смертельная западня. Тысячи беженцев текли рекой, лезли по остановившимся и брошенным машинам. Люди пытались тянуть чемоданы и коробки, один мужчина упрямо прижимал к себе монитор от компьютера. Ему на голову приземлилась обезьяна, как на стартовую площадку, но он был слишком близко к краю, и оба рухнули в пропасть. Казалось, что каждую секунду кто-то терял равновесие. Слишком много людей. У дороги не было даже ограждений. Я видел, как свалился целый автобус, не знаю почему, ведь он даже не ехал. Пассажиры вылезали из окон, потому что двери заклинило людским потоком. Одна женщина наполовину высунулась, когда автобус ухнул вниз. Она крепко прижимала к себе какой-то сверток. Я убеждал себя, что это просто узел с одеждой, что он не двигался, не кричал. Никто не попытался ей помочь. Никто даже не взглянул в ее сторону, все только проходили мимо. Иногда мне снится этот момент, и я не вижу разницы между людьми и обезьянами.