Страна смеха - Джонатан Кэрролл

Я вернулся за свой столик в журнальном зале и пролистал добычу. Друг друга сменяли фотографии железнодорожных станций.

По-моему, автор подписей несколько переусердствовал, соловьем разливаясь насчет, скажем, “великолепия” Вайнера, штат Миссисипи (“довоенный шедевр”, аж с тремя кассовыми окошками вместо одного). Однако на какое-то время я погрузился в альбом, поскольку хорошо представлял себе Франса за этим занятием, и чем-то ведь его данная тема интересовала. Мне вспомнился рассказ Лученте о воскресных поездках за город, вспомнились найденные у Маршалла дома открытки с видами вокзалов. Когда я пролистывал альбом в третий раз, мой взгляд зацепился за Дерек, штат Пенсильвания, и через полсекунды, вытаращив глаза, я лихорадочно листал назад, в глубине души опасаясь, что мне померещилось. Но – не померещилось. Поля пестрели карандашными пометками. И хотя почерк Франса я видел всего пару раз, сомнений не было. Те же тщательно выведенные буквы. Записи не имели отношения ни к Дереку, штат Пенсильвания, ни к тамошней железнодорожной станции. Похоже, что моего героя, как истинного художника, вдруг посетило вдохновение, и он воспользовался первым попавшимся клочком бумаги.

Это было описание некого персонажа по фамилии Инклер. Отдельных слов я не разобрал, но сводилось все к тому, что этот Инклер был австрийцем, который решил пешком обойти вокруг света. Чтобы собрать деньги на путешествие, он выпустил почтовую открытку, где был изображен со своим белым бультерьером, которого собирался прихватить за компанию. Под картинкой значилось его имя, откуда он, что затеял, какое расстояние ему предстоит одолеть (60 тысяч километров), сколько это займет времени (четыре года), и что при помощи открыток он собирает необходимые для этого средства. Не могли бы вы немного пожертвовать на такую достойную цель?

На полях описывалась его внешность и внешность собаки, приводились ее кличка и названия мест, которые они посетят, а также некоторые приключения в пути. Датировались заметки 13 июня 1947 года.

Я списал все в блокнот. Впервые я ощутил, что мне попалось настоящее сокровище. Инклера не было ни в одной из книг Франса, считанные люди во всем мире знали об этом его творении – и в том числе я. Меня обуяла такая жадность, что поначалу я даже колебался, рассказывать ли Саксони. Инклер принадлежал мне и Маршаллу. Лишь нам двоим... Но великодушие возобладало, и я поделился с ней своей находкой. Саксони тоже вдохновилась, и весь следующий день мы просидели в читальном зале, усердно штудируя другие рекомендованные библиотекаршей любимые книги Франса. Новых открытий мы не сделали, но, в конце концов, и нашего маленького друга Инклера было более чем достаточно.

Еще через день, когда мы завтракали на кухне, я вслух подивился, откуда Франс брал имена для своих персонажей. Имена в его книгах – это просто что-то.

Саксони поедала намазанный апельсиновым мармеладом тост. Откусив очередной кусок, она проговорила с набитым ртом:

– С кладбища.

– Ты о чем? – Я встал налить себе еще чашку ненавистного ромашкового чая – ее приобретения. (Моя мать делала себе ванну для ног из ромашкового чая.) Но другой вариант был еще хуже – какой-то декофеинизированный диетический кофе не иначе как с Урана, купленный Саксони по совету миссис Флетчер.

Она отряхнула руки, веером брызнули крошки.

– Да, с местного кладбища. Я на днях прошлась по городу, на местности немного сориентироваться. И за почтой стоит очень симпатичная церквушка, прямо как с открытки – очень, ну, старая и английская. Темная такая, солидная, и каменная стена вокруг. В детстве я часто перетирала надписи с надгробий, так что интерес остался.

Сев обратно за стол, я пошевелил бровями вверх-вниз, как Питер Лорри[52]:

– Хи... Хи. Хи-и-и! И у меня тоже, дорогая. Крысы и пауки! Пауки и крысы!

– Ой, Томас, прекрати! Ты разве никогда не перетирал надгробные надписи? Они такие красивые! Томас, ты прекратишь дурачиться? Ну ладно, ладно, очень похоже вышло. Доволен? Вылитый вампир. Ты хочешь выслушать или нет?

– Хочу, дорогая.

Саксони засунула в тостер еще два куска хлеба – пшеничного с отрубями. Глядя, как она ест, иногда я думал, что в прошлой жизни она голодала.

– Я бродила между могилами, но что-то было не так, понимаешь? Как-то необычно, странно... не так. И вдруг я поняла. Все имена на надгробьях, или почти все, были из “Анны на крыльях ночи”.

– Да ну?

– Честное слово. Лесли Бейкер, Дейв Миллер, Ирен Вайгель... Все до единого.

– Ты шутишь!

– Ничуть. Я собралась сходить за блокнотом и все их переписать, но потом подумала, что ты тоже, наверное, захочешь посмотреть, и не стала торопиться.

– Саксони, это фантастика! Почему ты мне раньше не сказала?

Она протянула руку над столом и сжала мою ладонь. Казалось, чем дольше мы вместе, тем больше ей нравится трогать меня и чтобы я ее трогал. Не обязательно с вожделением или нежностью, довольно простого телесного соприкосновения. Небольшой электрический контакт на секунду-две, чтобы другой знал, что ты есть. Мне тоже это нравилось. Но дело есть дело, тем более связанное с Франсом, так что я заставил Саксони поскорее дожевать ее тост, и мы отправились на кладбище.

Через пятнадцать минут мы уже стояли перед церковью Св. Иосифа. В детстве у меня было много друзей-католиков, которые всегда крестились, проходя мимо своей церкви. Мне не хотелось от них отставать, и они научили меня, как это правильно делать, и я тоже крестился, когда мы проходили мимо церкви вместе. А однажды ехали мы с мамой на машине и миновали церковь Св. Марии. Как добрый католик, каковым не был, я машинально перекрестился прямо перед расширившимися от ужаса методистскими очами матери. Мой психоаналитик чуть не свихнулся, несколько недель пытаясь выяснить, откуда взялся у меня такой импульс.

Пока мы с Саксони стояли там, передняя дверь отворилась и вышел священник, настоятель церкви. Он быстро спустился по крутым каменным ступеням и, сухо кивнув нам, торопливо прошел мимо. Повернув голову, я видел, как он садится в бордовый “олдсмобиль-катласс”.

Саксони двинулась к церкви, и я последовал за ней. День был необыкновенно красив, а воздух прохладен. Налетавший сильными порывами ветер шелестел в кронах деревьев, поднимал повсюду летнюю пыль, и облака неслись над головой, как в ускоренной киносъемке. Солнце напоминало четкую, ясную печать в середине кобальтово-синего конверта.

– Ты идешь? Не бойся, маленькие человечки из могил тебя не укусят.