Божок на бис - Катлин Мёрри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сижу я чуток обалделый, и тут какой-то шум у задней двери. Срываюсь с места и несусь в прихожую. Уже схватился за щеколду на входной двери, как слышу крик:
– Есть кто в берлоге-то?
Скок.
Просовывает голову в прихожую.
– Какого хера, Фрэнк? – Обнимает за плечи. – Ты трясешься, как лист осиновый. Что случилось?
Ставит чайник, достает из буфета пачку ванильного печенья и усаживается на тот же самый стул, какой Ленина задница грела только что, и пяти минут не прошло.
– Верняк я знаю, что с тобой не так, – он мне. – Женский тарарам[75].
Дошло
Просыпаться по воскресеньям в такую рань на Скока не похоже. Но он всего-навсего топает домой после ночевки у Лося. Думал зайти перехватить завтрак, глянуть, как я готовлюсь к свиданке с Джун. Выкладываю ему все новости насчет херни с Леной.
– Она, похоже, совсем с катушек съехала, – говорит Скок. – Я думал, она где-то в заведении, где ей голову поправляют.
– Там у нее закончилось все, и она стусовалась с какой-то хипней в Майо. Баллиго-блин-топия. Приволокла домой кучу рухляди. Искусство, нах.
– Если честно, она довольно талантливая по части рисования. Помню, как она рисовала рыб всяких с человечьими лицами.
Я и забыл, что Скок ходил с Леной, когда она у нас в классе только появилась. Но даже для него она была чересчур с приветом. Когда брови сбрила, тут-то все у них и кончилось.
– Ты проверял фигурку-то? – он мне. – Она ж за ней приходила. Уверен, что она ее не нашла?
Иду к кухонному окну, гляжу в сад. Вижу, что из-под беседки торчит угол газеты. Ничего там не трогали.
– Батя в порядке.
Тут Скок замечает вырезанную из картона фигурку на столе. Присвистывает.
– Жуть, блин. Такое с Кати сделать. Во Лена ловкая с ножом-то, а.
Пока Скок жарит себе хлеб, я быстренько принимаю душ. Берни прав – нужна спичка, чтоб заклинить кран с горячей водой. В итоге вода получается наполовину кипяток, наполовину ледяная, в самый раз, чтоб мне очухаться. Что там Берни велел сделать? Сходить к Мурту.
Возвращаюсь вниз, пару раз пробую набрать Мурта, но фигушки – сразу на голосовую отправляет. Скок предлагает скататься в “Барахлавку”, глянуть, что к чему. Ему все равно надо сестрин дом проверить, выключить кое-какое освещение, поглядеть, как там хомяки. Я не то чтоб сдуреть как рвусь еще раз повидать Лену, но Скок дело говорит: при нас всех там она вряд ли как-то серьезно распояшется.
Запираю за нами заднюю дверь, и мне почему-то жалко оставлять Божка одного. Но мне легче быть не дома, а под открытым небом.
Гулять по городу воскресным утром и в лучшие-то времена уныло – все ставни закрыты, обходишь кляксы блевотины, ветер гоняет пакеты из-под чипсов у тебя под ногами. Проходим мимо пары туфель на шпильках – стоят такие у бровки опрятненько, будто под кроватью.
Скок застывает намертво.
– Ты глянь. Услада глазу.
– Какого?..
– А ты что думаешь, Фрэнк? Первое, что приходит в голову.
– Выпивка?
– Женские ноги. По-моему, это Рошинь Махер туфли.
– Да брось, Скок.
– Серьезно. Я их заметил в очереди к “Ти-Ди” вчера вечером, она передо мной стояла чуток под мухой.
– Как и пол-очереди, я б сказал.
Двигаем дальше. Пытаюсь сообразить, о чем толковала Лена.
– Как думаешь, что она мне хотела сказать про Батю? – я ему.
– Без понятия.
– Она так, знаешь, намекала, будто он был шарлатан или типа того.
– Никогда таких разговоров о нем не слышал.
Добираемся до “Барахлавки”, и я первым делом замечаю на дорожке обломки Везунчика. Основная часть головы укатилась на улицу, в канаве лежит. По крайней мере, единым куском от носа до ушей. Остальное вдребезги. Забираю башку с собой, Скок звонит в дверь и сразу же громко стучит.
– Может, дружочек Куолтер вернулся мстить, – говорю.
– Кто?
Пока собираю осколки Везунчика, рассказываю Скоку о стычке в “Барахлавке” на прошлой неделе. Подкатывает машина. Мурт. Один, вот счастье-то.
– Как дела, Фрэнк? Сто лет тебя, Скок, не видел.
Показываю ему голову Везунчика.
Мурт вроде как пожимает плечами, достает ключ от входной двери и с виду не то чтоб удивлен.
– Заходите, заходите, хотя дом чуток вверх дном.
Не то слово. Прохожу вглубь мимо обувной стойки и вижу, что в доме и впрямь кавардак.
– Что расскажешь, Мурт? К тебе влезли?
– Да не то чтобы. – Уходит в кухню, мы за ним. Там так же, если не хуже. На полу возле мойки битое стекло. Кругом разлито – то ли вода, то ли что.
– Где Лена? – спрашиваю.
– Пришла домой не очень в себе и опять ушла, – говорит Мурт, наполняя чайник.
Скок принимается собирать с пола осколки и складывать их в мусорку. Чокнутые статуэтки, которые Лена привезла в дом, выстроены на столе в углу. Они, похоже, избежали удара.
И тут до меня доходит, что произошло.
– Это она тут все громила?
– По пути на выход кой-чего, видимо, сшибла.
Типично для Мурта – выгораживать ее. Вижу метлу в углу, иду во двор прибрать останки Везунчика. Не хочу, чтоб соседи жаловались.
Скок говорит, что сгоняет глянуть, как там у Рут, вернется минут через двадцать.
Пока я торчу у Мурта в кухне, помогая ему прибраться, он мне выкладывает, что случилось. Лена закатила истерику, потому что Мурт отказывается торговать ее фигурками. И потому что не заставляет Матерь вернуть Божка.
– Не очень-то великие претензии, чтоб так срываться, – говорю. – Может, ее еще что-то достает?
– Она залипает на том, чего не может заполучить, – Мурт мне. – Вот как, например, забрать себе лавку. И каждый раз на колу мочало.
Собирает он, значит, с пола всякое, а сам рассказывает, что Лена – не первая в родне, у кого психические неполадки. Судя по всему, был какой-то двоюродный дед, доживавший свои дни в дублинском дурдоме. Какая-то тетушка тоже чудила так крепко, что не доверяла электричеству. Слышала голоса в проводке и всю ее порезала, выдернула все кабели.
– Кстати, о родне – что там за байка про некую двоюродную Розу?
– Я ее не видал невесть сколько. – Он все поправляет и поправляет картину на стене.
– Где она? – спрашиваю.
– В Балликалле, дома у себя. Она работала медсестрой где-то за рубежом, вернулась много лет назад, чтоб за матерью своей ходить. У того семейства жуткий артрит. В свое время она замечательно танцевала.
– Может она много чего знать о моем отце?
– Штука в том, Фрэнк, – говорит Мурт, а сам весь хлопочет, полотенца чайные развешивает, – как я погляжу, даже те обрывки, какие досюда долетают, редко можно считать