Франц, или Почему антилопы бегают стадами - Кристоф Симон

– А может, это все часть хитрого плана, чтобы заманить вас за копировальный аппарат, прикончить и занять ваше место.

– На роль учителя вы не годитесь, – уходя, ухмыльнулся Вульшлегер. Разговор по душам, воспитательная беседа, игра с полуоткрытыми картами – или чем еще это было – закончились.

Я остался один в классе, смотрел в окно и думал о странном вопросе Вульшлегера, который я никогда себе не задавал и который не нужно было задавать, потому что ответ очевиден. В сущности, есть только «кубик» и я, мы с ним неразлучны, как гаечный ключ и Венесуэла, шишка на голове и Юлиан. «Кубик» – это мое гнездо, мой родной язык, моя спецмастерская, тогда как мир вокруг подобен пасмурному четвергу, это мир фабрик, больниц, кладбищ, заблеванных вилл, социальных квартир, поездов, жестоких богов, семейных лагерей, кресел-каталок, коротко стриженных рекрутов, танков, серых кресел-раковин, аллергий на натуральные ткани, итальянских островов-курортов, нелепых несчастных случаев с электричеством, пожаров, известняковых ям, военных действий, зажигательных бомб, массового голода и т. д. – мир, от которого всякий предпочтет держаться подальше, если у него не дупло в голове. А как же честолюбие? Да мне даже думать смешно, чтобы чего-то добиваться в этом мире. Стать судьей по делам несовершеннолетних, менеджером по налогам, главой окружного управления… Лучше я буду чесать пузо Эм Си Барсуку. Никогда в жизни не влезу в железную мантию, которую кто-то другой для меня приготовил. Никогда не стану запирать себя самого в трудах и обязанностях, а потом думать, как Дора Апфель, что не так с моей выделительной системой. А как же ответственность перед обществом? И без того в мире вдоволь людей, кто укрывает беженцев-нелегалов (Венесуэла), сочиняет стихи (Йоханн) и не дает расслабляться другим (мой брат). Хватит с меня, если я научусь создавать меньше проблем и стану о себе чуточку более высокого мнения. Жажда деятельности? Человек без дела – как пушка без прицела. Деньги? Деньги как-нибудь найдутся. Работа? Нет уж, спасибо. У меня для этого чересчур нежная и чувствительная натура. Если кто-нибудь в пределах слышимости крикнет «Эх, взяли!», то я побегу не оглядываясь, будто за мной гонится дьявол.

Если я когда-нибудь умру и столкнусь на небе, на краю Вселенной или еще в каких-нибудь блаженных эмпиреях с Робертом Лембке и мне придется участвовать в его треклятом «Угадай, кто я», то определенно не в роли циркача, исполняющего трюки с самоосвобождением, механика автомойки или кого-то столь же неординарного. Я буду просто никчемным, бестолковым, неунывающим профессиональным гимназистом. Все, что мне нужно, – устроить себе вигвам в зарослях бузины, поразмышлять о маленьких радостях и забыть о больших проблемах. Я – малообщительный юноша, закрывшийся в школьном туалете с карандашом за ухом, чтобы накорябать надпись на стенке между кабинками, – и я не хочу быть никем другим.

– Ты размазня, Франц, – сказала Пегги и смерила меня задиристым взглядом.

Наступила зима. Мы с Пегги сидели в библиотеке – я пытался объяснить ей одну формулу по математике (Пегги осталась на второй год в десятом), а она все подсмеивалась надо мной из-за того, что у меня нет стремлений и честолюбия.

– И что? – проворчал я. – Кому какое дело?

Пегги отодвинула математику и смотрела в сверкающее чистотой окно на заснеженный внутренний двор гимназии. Кучка гимназистов неизвестного происхождения (возможно, новички-девятиклассники) резвилась, соскребая с земли снег и весело разбрасывая его вокруг. Новый завхоз возился с водосточными трубами у главного входа.

– Жду не дождусь, когда закончу эту жуткую гимназию, – сказала Пегги. Она была, кажется, постоянно

чем-то увлечена (в данный момент Рэмбо Риделем, с которым поцеловалась через защитную сетку вокруг хоккейного поля), у нее в голове была целая наборная касса с разными мечтами, и она любовалась ими, пока шкандыбала по своим делам, благоухая, как полный бассейн с духами. – Я стану актрисой. Буду сниматься в интеллектуальных костюмированных драмах. Сводить с ума режиссеров. Игнорировать письма поклонников…

– Все вы мечтаете об одном.

– Иди к черту, мой дорогой.

Потом она спросила, как я представляю свое будущее.

Я даже вздрогнул. Будущее было для меня чересчур сложным понятием. Я всегда предпочитал спонтанность и постоянство.

– После выпускного я притворюсь мертвым, – ответил я резко, стараясь оставаться спокойным. – Может, стану ассистентом замдиректорши. Буду смотреть за ксероксом. Следить, чтобы не кончались лекарства в медпункте.

Пегги расхохоталась. Я почувствовал, как кровь бросилась к лицу. Теперь я сам себе казался дураком. Я провел ненужную линию при помощи треугольника и отвернулся в сторону. Снежная лига стянула варежки и потопала в сторону кафетерия. Их трескотня проникала даже через звуконепроницаемую дверь библиотеки. Новый завхоз приплясывал в три четверти такта по гимназическому двору и шевелил губами, будто пел. Потом произошло нечто удивительное: он развел руки в стороны, как крылья, и в тот же момент пошел снег. Возможно, новый завхоз был в прошлой жизни шаманом в Чаде и еще сейчас свободно говорит на муби.

Пегги вытерла слезы и посерьезнела.

– Не можешь же ты вечно оставаться в «кубике»!

– Еще как могу! – крикнул я. – Меня уже раз вышвырнули из «кубика», но я вернулся. Вышвырнут еще раз – опять вернусь. Если надо, наряжусь завхозом, куском мела или хоть дозатором для мыла. Нарочно завалю выпускные! Я решил провести остаток жизни в «кубике»! Да здравствуют веселье, беззаботность и хорошее самочувствие!

– Смельчаком тебя не назовешь, – грустно сказала Пегги. – Тебе двадцать один год, а ты еще ни разу не притрагивался к женщине.

Она встала.

На душе было отвратительно.

– Зачем мне сдалась женщина? Я не хочу никаких женщин.

Я щелкал кнопками на калькуляторе.

– Откуда ты знаешь, что не хочешь, если у тебя еще ни одной не было?

Пегги сложила свои записи и, качая бедрами, продефилировала к выходу. У двери она обернулась:

– Ты какой-то недоразвитый, Франц. Даже машину не водишь. В тебе что-то есть, но…

Я насторожился. Последний раз, когда она говорила подобное, мне пришлось оттирать губную помаду с ушей.

– Я не имею в виду что-то особенно привлекательное, – поправилась она. – Просто что-то. У тебя хорошо подвешен язык. Возможно, есть девушки, которым этого достаточно.

Она вышла. Я стал вертеть на пальце треугольник. Пусть я безмашинный тюфяк, но, по всей видимости, довольно привлекательный. Капля света в чернильном будущем.

Тут у меня за спиной появился Ридель.

– Вставай.

– Рэмбо, я не притрагивался к Пегги.

– Знаю, жердина. Вставай. Врежь мне разок.

– Что?

– Ну, двинь мне как следует.