Контур человека: мир под столом - Мария Аверина

Надо сказать, что вся эта, словно развинченная на отдельно друг от друга живущие части, махина двигалась довольно слаженно и грациозно. Буквально в три гигантских шага изящно обогнув Белую машину, Белый костюм огромной черной пятерней, словно кляксой, оперся на ее капот и галантно распахнул переднюю дверцу. Сперва мы увидели протянутую обнаженную белоснежную женскую хрупкую кисть, окольцованную толстым розовым браслетом, затем на асфальт была выставлена маленькая ножка в грубоватых, на толстенной платформе розовых босоножках, а затем… опираясь на черную руку Белого костюма, из машины выпорхнула Наташа.

Четыре соседки, сидевшие на лавочке и доселе словоохотливо трещавшие между собой, мгновенно замолчали. Мне даже показалось, что весь двор замолчал, такая в моих ушах застыла напряженная тишина.

Наташа же, ни на кого не глядя, одной рукой придерживая розовую лакированную сумочку, легко вспорхнула на три ступеньки, отделявшие вход в подъезд от асфальта, и взялась было за ручку двери, но поскольку Белый костюм, видимо, входить не собирался, задержалась и обернулась с ним попрощаться. На секунду поэтому они оказались перед нами всеми, словно на сцене, и этот мимолетный стоп-кадр я и сегодня помню так отчетливо, словно и не прошло каких-нибудь двадцати пяти – тридцати лет.

Хрупкая, как Дюймовочка, в ловко обтягивающих ее идеально сложенную фигурку джинсах, в коротенькой светлой маечке, Наташа смотрелась так, словно была фарфоровой куколкой с комода Нины Ивановны с первого этажа. Миниатюрная, она даже на возвышении подъезда не дотягивала до плеча Белого костюма. Ее голова была приподнята, в маленьком ушке качалось огромное розовое пластмассовое сердечко, роскошная коса превратилась в высоко-высоко и набок зачесанный «конский хвост», свободно развевавшийся под весенним ветерком, а льдисто-зеленоватые глаза смотрели в мощно ворочающиеся белки так преданно, лучезарно и счастливо, что казалось, вокруг этой пары образовалось яркое сияние.

Белый костюм, так же самозабвенно улыбаясь рядом крупных, ровных, немыслимо белых зубов, что-то говорил ей, удерживая в своих лапищах крохотную ладошку. И она, выслушав его, вспыхнула, опуская глаза, как-то особенно плавно взмахнула ресницами, и мы услышали только одно отчетливо произнесенное слово:

– Yes…[12]

Хлопнула подъездная дверь, Наташа исчезла, Белый костюм развернулся к нам фасадом и теперь уже всему двору подарил свою широченную ослепительную улыбку, на которую, однако, никто не ответил, ибо все наблюдавшие эту короткую сцену находились в полном ступоре.

Пританцовывая, Белый костюм снова обогнул Белую машину, гибко, артистично, словно сломавшись пополам, сложился на сиденье, завел мотор и так же бережно, не набирая скорости, двинулся по двору, хотя теперь уже никто не шел ни перед, ни рядом с машиной, ни даже за ней.

Помигивая красными габаритами, она уже давно исчезла за углом дома, а двор все еще ошарашенно молчал. На фоне выбитого надподъездного стекла, ободранной, перекошенной, вкривь и вкось в пятнадцать слоев крашеной-перекрашеной деревянной двери, выкрошившихся цементных серых ступеней, треснувшего и местами вздыбившегося асфальта, пыльного палисадника с уже в мае чахлой, словно пожеванной, травкой все увиденное казалось нереальным, нездешним, невозможным. Люди медленно, заторможенно, будто не очнувшись от сна, понуро, друг от друга пряча глаза, задвигались: весь двор, словно в сером сомнамбулическом мороке, стал расползаться по своим делам.

– Пойду я, что ли, – вздохнула одна из соседок, тяжело поднявшись с хромоногой лавочки, на которой тремя бесформенными кучками, поджав губы, в скорбном безмолвии съежились оставшиеся женщины. – Белье уже, наверное, перекипело.

– Иди, – монотонно пробубнила другая, нервным движением отирая лицо и поправляя сползшую с головы косынку.

Крепко держа за руку, Бабушка потащила меня в подъезд. Монолитной группой мы вошли в полутемную прохладу, поднялись к лифту и как-то одновременно уперлись взглядом в оплавленную кнопку вызова. Кислый кошачий запах вперемешку с вонью чьей-то застояло-вареной капусты безжалостно уничтожал остатки какого-то тончайшего незнакомого аромата.

– Девятый, – сухо сказала Бабушка в лифте.

– Знаю, – вяло отозвалась втиснувшаяся в тесную коробочку корпусная соседка, толстым сработанным пальцем с трудом нажимая еще одну раскуроченную кнопку.

– Бабушка, – отважилась наконец спросить я, а почему дядя…

Я не успела договорить, как вдруг Бабушка ни с того ни с сего начала на меня кричать:

– Сколько раз я тебя просила не ставить своего зайца на пол в подъезде и лифте?

Я машинально глянула себе под ноги и, увидев заплеванный пол, вздернула зайца вверх, отчаянно загремев колокольчиком и задев соседку.

– Тихо, тихо, размахалась, – раздраженно огрызнулась та, но тут двери раскрылись на ее четвертом, и она, с трудом протискиваясь боками, вывалилась из лифта.

– Когда ты запомнишь, что надо считаться с окружающими? Ты не одна в лифте! – с удвоенной силой напустилась на меня Бабушка, и мой вопрос так и остался неотвеченным.

Но мне ответ уже и не требовался. Я вдруг сама догадалась, что Наташа все же научилась у Бабушки тем самым волшебным словам и магическим заклинаниям и смогла наколдовать себе теперь настоящую сказку.

И тому подтверждением было то, что Белая машина буквально прописалась у нас во дворе! Вечно восседающие на лавочке кумушки неодобрительно косились на нее, мальчишки часами, словно воробьи, рассевшись на ограждении газона, обсуждали ее технические достоинства и недостатки, а проходившие к своим подъездам соседи огибали ее на почтительном расстоянии, словно боялись задеть сумками или краем одежды. В любое время суток, в любую погоду неизменно чистенькая и отполированно-блестящая, словно только что с выставки, она стояла у подъезда в ожидании, когда нарядная, неземно-отрешенная от всех забот, волшебно преображенная Наташа соизволит выйти (одна или в сопровождении своего загадочного «пажа»), царственно сесть на переднее сиденье и отбыть в этой своей «новоявленной» карете куда-то туда, в какую-то совершенно другую жизнь, чем та, что текла в нашем немудрящем дворе одной из московских многоэтажек. В ту самую загадочную жизнь, где все происходит как бы само собой. Там не бывает изнуряющего ожидания в очередях, тяжелых сумок, которые мы с Бабушкой приносили из магазина, подъемов ни свет ни заря в ненавистный детский сад с его манной кашей и запеканкой. В ту жизнь, в которой сама собой накрывается скатерть-самобранка, сами по себе моются посуда, пол и никогда ни на одну поверхность не садится ни одна пылинка; где, как по заклинанию Золушкиной феи, затрапезная повседневная одежда в шкафу превращается в ослепительные «фирменные» наряды, стоптанные туфли – в изящную дорогую модельную обувь, а истрепанные авоськи – в сумочки и портмоне, которые Наташа меняла чуть не каждый божий день! В ту жизнь, где, наверное, всегда хорошая погода, и потому можно ежедневно ходить в белом и ни обо что не запачкаться.