Цифровой тоталитаризм. Как это делается в России - Ольга Четверикова

средства идентификации и аутентификации обучающихся и типовые программные решения с открытыми исходными кодами, обеспечивающими достоверную оценку результатов обучения, реализацию симуляторов, тренажёров, виртуальных лабораторий и т. д. Студенты и преподаватели смогут осваивать онлайн-курсы как часть основных профессиональных образовательных программ с последующим зачётом результатов обучения. Работодатели также смогут участвовать в процессе разработки цифрового контента.

Итак, мы видим, что «цифровое образовательное пространство» имеет две составляющие — дистанционное обучение с заданными и заниженными стандартами, нивелирующее обучающихся, и полный контроль за обучающимся с помощью цифрового портфолио, делающего их абсолютно прозрачными для работодателей.

Внедрять этот проект стали тихо, не афишируя. К 2016 г. на «Национальной платформе открытого образования» было размещено более 90 курсов, а число зарегистрированных слушателей превысило 120 тысяч человек. В 2017 г. эти цифры составляли соответственно 231 и 400 тысяч[170]. Распространению идей об электронном образовании и утверждению горизонтальных связей на глобальном уровне способствовали и конференции Edcrunch, прошедшие в Москве в 2016, 2017 гг. и собравшие тысячи гостей — представителей бизнеса и педагогов, перед которыми в качестве менторов выступили российские и зарубежные специалисты по инновационным образовательным технологиям.

В конце февраля 2018 г. ректор НИУ ВШЭ Я. Кузьминов, видимо посчитав, что почва для массового внедрения цифрового образования готова, перешёл в наступление. В жёсткой и даже безапелляционной форме он заявил о необходимости запретить преподавателям, не имеющим научных работ по своему предмету, читать лекции в вузах и заменить их на онлайн-курсы: «Надо создавать систему, в которой вуз был бы обязан замещать те курсы, которые у него читают люди, которые сами ничего не писали по этой теме, качественными онлайн-курсами. А это, к сожалению, довольно часто встречается в российских вузах… Чиновники министерства образования и науки должны разработать форму сетевых взаимодействий между вузами-донорами, которые создают онлайн-курсы, и вузами-реципиентами, которые этот курс используют»[171].

Я. Кузьминов, естественно, не мог не коснуться вопроса об экономическом эффекте, который, по его мнению, может быть достигнут не тогда, когда отдельный студент возьмёт онлайн-курс, а когда целый вуз отказывается от ведения какого-то предмета («вычитает» его из себя) в пользу онлайн-лекций из курса МИФИ, Санкт-Петербургского университета и др. «Во-первых, вуз экономит свой ресурс, он может направить на повышение зарплаты своим лучшим профессорам, на какие-то исследовательские проекты, на поддержку студентов. И, во-вторых, он производит селекцию профессорско-преподавательского состава».

Причём Кузьминов подчеркнул, что Минобрнауки и Рособрнадзор должны «быть просто более жёсткими и принуждать вузы, которые не предоставляют такой возможности своим студентам, предоставлять: включать эти онлайн-курсы, которые читают ведущие учёные, в образовательные программы. То есть это лучше, чем дать учащимся прослушать курс местного доцента»[172].

В этих высказываниях Кузьминова проявилась вся суть менталитета цифровиков, понимающих образование как финансово-коммерческий проект, в соответствии с которым происходит ликвидация конкурентов путём новейшей формы поглощения: ведущие игроки образовательного рынка («доноры») присваивают себе функции его отстающих игроков («реципиентов»), которые сохраняют внешнюю автономию. Правда, осуществляется это вначале с помощью авторитарных мер государства. А затем, поскольку «реципиенты» резко теряют свои конкурентные позиции, «доноры» становятся монополистами и окончательно замещают первых на рынке образовательных услуг, превращая их в онлайн-филиалы вузов-корпораций. Так будет складываться единое образовательное онлайн-пространство, на котором будет господствовать элитная группа образовательных бизнес-корпораций.

В своём более пространном интервью, которое Кузьминов чуть позже предоставил сайту «Прав-мир», он уже откровенно выступил как коммерсант, затронув главным образом финансовые аспекты проблемы[173]. Он рассказал, что в мире и России рынок онлайн-курсов только складывается, что на международной платформе «Coursera» цена освоения одного курса составляет около 100 долларов, а на «Национальной платформе онлайн образования» — порядка 1000 рублей и что, если вуз будет заключать контракт о переводе всего предмета на онлайн, он будет добиваться скидки (при этом часть курсов будет изучаться в формате так называемого смешанного обучения, когда зачёты и экзамены принимаются «на месте» преподавателями принимающего вуза).

Позаботился он и о «реципиентах»: замена курса должна быть им выгодна, и они сэкономят 50 % от расходов, которые смогут направить на повышение зарплаты оставшимся преподавателям. При этом, если вуз ввёл «чужой» онлайн-курс, то студент, если он на бюджетном месте, не будет за него платить, так как за него заплатит государство, а если на платном — то заплатит сам, так же как если студент самостоятельно, по своей инициативе записался на онлайн-курс.

При этом Кузьминов не объяснил, и осталось неясным, на чём же будут экономить «реципиенты», если высвобождающиеся от ликвидации преподавательских ставок государственные деньги пойдут, как мы понимаем, на оплату сертификатов онлайн курсов.

Зато он отметил, что НИУ ВШЭ является крупнейшим поставщиком онлайн-курсов. Публикуя на платформе «Coursera» свои лекции, институт зарабатывает сегодня несколько десятков миллионов рублей в год. Правда на данный момент, по его словам, они больше вложили, чем заработали, но так же начинала свой бизнес и платформа «Coursera».

Главное же заключается в том, что с онлайн-курсами он связывает перспективу импорта и экспорта образования, то есть, добавим от себя, развитие той сферы, которая и должна принести основные доходы, именно поэтому наличие иностранных студентов в российской системе обучения является одним из главных показателей её эффективности. Эти планы могут быть претворены в жизнь при двух условиях. Во-первых, в перспективе двух лет «Нацплатформа открытого онлайн образования» должна иметь полный набор курсов по основным предметам всех направлений образования. Во-вторых, необходимо определить механизм, который будет использоваться для определения, какие курсы и у каких вузов подлежат замещению. Сейчас обсуждаются два варианта — или аккредитация, и тогда это дело Рособрнадзора и профильных учебно-методических объединений, или мониторинг вузов, которым занимается Минобрнауки.