Недооцененные события истории. Книга исторических заблуждений - Людвиг Стомма

Метафизический антисемитизм породил холокост, а мученичество холокоста вместо того, чтобы с ним покончить, лишь отодвинуло его в некоторых сообществах на периферию, за грань политкорректности. И как только мы отвернемся, гидра снова поднимает одну из своих мерзких голов. В этом смысле холокост есть явление недооцененное, ибо он не только проклюнулся из старых зерен, но и посеял новые. И как это обычно бывает, никто на прополку сорняков не рвется. Ведь это тяжелая, неблагодарная и колючая работа, да и, в конце концов, нас она не касается, мы-то, кто бы сомневался, происходим от Иафета, а не от Сима, а мужичье — от Хама.

В историческом анекдоте из русской жизни рассказывается, что когда в 1842 г. было решено построить железную дорогу, чтобы соединить Москву с Петербургом, услужливые чиновники пришли к Николаю I с вопросом, где ее прокладывать. Царь взял линейку и прочертил прямую линию между двумя столицами своей империи. А поскольку держал он линейку небрежно, в районе Окуловки имеется теперь изгиб железнодорожной линии, точно отражающий получившееся на карте очертание высочайшего пальца.

Эта история как нельзя более верно передает действия дипломатов и геодезистов колониальных держав, определявших границы своих африканских владений. Ничем иным, как результатом активного и небрежного применения линейки, не объяснить, к примеру, южных границ Алжира, границ между Египтом и Ливией, Мавританией и Мали, Ливией и Чадом, Египтом и Суданом и т. д. Говоря в самом общем плане, колониальный раздел Африки осуществлялся на основе двух принципов: 1. «Счастлив тот, кто имеет». Куда распространялось влияние торговых факторий конкретных европейских государств, куда добрались первооткрыватели, кто где успел разместить собственные военные форпосты. 2. Признание т. н. естественных границ. В это понятие включались горные цепи, полосы непроходимых джунглей, а чаще всего реки, что, впрочем, с самого начало вызвало ожесточенные споры колонизаторов о праве сплавлять по ним лес, принадлежности островов и т. д. Поскольку вода была чрезвычайно важна, то, чтобы получить доступ к крупным бассейнам, немецкий Камерун вытянулся длинным щупальцем к озеру Чад, а бельгийское Конго удивительнейшим отростком пролегло через территорию британской Северной Родезии и достало до озера Бангвеулу. Только одного никто и никогда не принимал во внимание отношений между африканскими народами. Сущий пустяк! Впрочем, чему тут удивляться? Льюис Генри Морган (1818–1881), считающийся наряду с Эдуардом Бернеттом Тайлором создателем научной этнографии и являвшийся во второй половине XIX в. повсеместно признанным авторитетом в этой области (в частности он оказал большое влияние на концепцию Фридриха Энгельса), писал в «Ancient society» (Нью-Йорк, 1877; польский перевод «Первобытное общество»; Варшава, 1887)[33]: «В Африке мы встречаем смешение дикости с варварством. Первобытные искусства и изобретения в основном утрачены в результате поступления изделий и устройств извне, но дикость в самых низменных формах, вплоть до людоедства, и варварство в таких же формах преобладают на большей части континента. Племена в глубине материка стоят ближе к туземной культуре и нормальному состоянию, но вообще Африка является для этнографии бесплодной пустыней (выделение. — Л. С.). Эдуард Б. Тайлор старался столь сильно не обобщать. В его главном труде «Primitive culture» (Лондон, 1871, в польском переводе «Первобытная цивилизация»; Варшава, 1896)[34]читаем: «В материковой Африке почитание теней предков сильно выделяется и четко определено». Или: «В Западной Африке почитание призраков приобретает две совершенно различные формы. С одной стороны, мы видим негров Северной Гвинеи, помещающих души умерших в разряд добрых или злых духов, согласно их характерам при жизни, и почитающих злых духов куда усерднее, поскольку страх оказывается у них гораздо сильнее любви. С другой стороны, мы имеем туземцев Южной Гвинеи, уважающих стариков при жизни и поклоняющихся последним, когда смерть делает их всемогущими». Это уже значительно лучше. Тайлор замечает, что Гвинею, — кстати, он употребляет этот топоним гораздо более широко, имея в виду не только современные Гвинею и Гвинею-Бисау, но и все северное побережье Гвинейского залива, а также лежащую на берегах Атлантики Западную Африку вплоть до Сенегала — населяют племена, принципиально отличные по своим верованиям и культуре. Беда лишь в том, что даже в узко понимаемой Гвинее проживает более дюжины племен — по несколько на севере и на юге — и, ей-богу, трудно понять, о которых из них говорил Тайлор. Гигантским шагом вперед в дифференциации народов и культур стали работы Лео Виктора Фробениуса (1873–1938), начиная с «Der Ursprung der afrikanischen Kulturen» (Берлин, 1898). Тем не менее и он, в том числе в своих трудах уже тридцатых годов, пользуется в этнографических вопросах весьма общими формулировками и упрощениями, поскольку предпочитает оперировать категориями географическими, например «жители того или иного региона», что всегда приводит к объединению совершенно чуждых друг другу этнических групп. Чего уж тут требовать от перекраивавших Африку политиков…

Впрочем, даже самому понятию «этнической группы» в Африке трудно дать определение. Замечательный этнограф (по образованию также юрист и историк) Жан Пуарье предлагает основываться на четырех базовых критериях, что позволяет при наличии всех четырех выделить специфическое этническое сообщество («Ethnies et culture», в: «Ethnologie régionale», т. I, Paris, 1972): 1. «Общность памяти» — обращение к единому прошлому, пусть даже мифическому, признание общего происхождения. 2. «Общность ценностей» — использование одних и тех же символических кодов, соблюдение или хотя бы наличие осознания сходных табу и т. д. 3. «Общность имени» — согласие с неким общим самоназванием. 4. «Общность устремлений» — самый важный критерий — «речь идет о желании оставаться в этом, а не ином сообществе, убежденность (с научной точки зрения безразлично — истинная или ложная) в оригинальности своей группы, другими словами, групповое самосознание. Вот основной критерий обособления, разумеется, вырастающий из первых трех, но и превосходящий их».

Сложность лишь в том, что число таким образом идентифицированных «этнических групп» приближается в Африке к трем тысячам. В одном только Кот-д’Ивуаре их больше сотни. Рисуя этнические карты Африки («Атлас народов мира»; Москва, 1964), коллектив советских ученых под руководством С.И. Брука и В.С. Апенченко ограничился самым объективным, казалось бы, языковым критерием. Благодаря такому подходу получилось «всего-навсего» двести одна группа. Из работ Роберта Корневина (в частности, «Histoire des peoples de l’Afrique noire». Paris, 1962) следует, что без учета Северной Африки в тропической части континента выделяется как минимум сто групп, отвечающих понятию народа. Причем эти группы не имеют ничего общего с государственными организмами, существующими там благодаря «нарезке» европейцев. И если мы сегодня слышим самоопределение: «Я — нигериец», «я — тоголезец», «я — кениец» и т. п., это значит лишь географическое место рождения, да разве что флаг, под которым на спортивных соревнованиях выступают в том числе и мои соотечественники. Хотя во втором случае дело обстоит уже не так просто. Например, члены племени фульбе, отличающиеся высокой степенью групповой самоидентификации, разбросаны по двенадцати странам Центральной и Западной Африки, причем в Гвинее они составляют 40,3 % от общего числа граждан, в Сенегале 23,3 %, в Мали 13,9 %, в Нигерии 10,3 %, а вот уже в Сьерра-Леоне менее 1 %. Вот и подумаешь, станут ли фульбе из Сьерра-Леоне болеть за сборную этой страны — страны своего случайного гражданства — или скорее поддержат гвинейскую сборную? В подобном положении находятся и сонгаи, разделенные границами между Мали, Нигером и Буркина-Фасо, равно как и несколько десятков других африканских народов. Колониальным картографам река Убанга представлялась идеальной границей между бельгийскими (Конго) и французскими (Французская Экваториальная Африка) владениями. А то, что она разрезала пополам территории проживавшего по обоим берегам реки народа азанде, никого, разумеется, не волновало. Колониализм благополучно скончался, а границы остались. Одна треть азанде живет теперь в Центральноафриканской Республике, две трети — в Заире. Государства эти особой симпатии друг к другу не испытывают, а посему даже не думают облегчать людям переправу через воды Убанги. В условиях похожего разделения проживают и знаменитые масаи — в Кении и Танзании, баконго в Заире и Конго, мору-мади в Уганде, Заире и Судане, несколько десятков других племен или народов. Тогда как, в свою очередь, многие африканские государства объединяют на своих землях народы, не имеющие между собой ничего общего с культурной, языковой или религиозной точек зрения, а зачастую пребывающие в состоянии многовековой вражды и даже взаимной ненависти. Почему же так случилось? Почему в колониальный раздел Африки не были внесены никакие коррективы в тот момент, когда европейцы начали признавать независимость африканцев?