Шторм на Крите - Сергей и Дина Волсини

То же такси привезло его обратно.

Он кинулся в номер, но там не было ни записки, ни сообщения. Он потянулся к телефону, чтобы набрать ее номер, но подумал, что с ней в комнате может быть Наталья, она любила приходить к дочери по вечерам, и тогда все будет испорчено. Нет, лучше дождаться, когда она придет, сказал себе Антон Ильич.

До полуночи было еще далеко, и он спустился в бар. Здесь вдруг оказалось необыкновенно людно и весело: играла музыка, все столики до одного были заняты, на диванах сидели целыми компаниями, выпивали, говорили и спорили о чем-то, тут и там раздавались взрывы смеха. Как всегда, показывали футбол, но мало кто сегодня смотрел телевизор. Многие были одеты по-праздничному, некоторые даже будто пришли на карнавал – разукрасили лица, надели маски. Антон Ильич огляделся – бар был тоже наряжен, висели бумажные гирлянды, горели свечи, на барной стойке стояли круглые зубастые тыквы со свечками внутри.

Он нашел место у бара. Эвклид, тоже веселый и разгоряченный, подмигнул ему, плеснул в стакан виски и поставил перед ним, хоть Антон Ильич и не просил.

– Комплимент от бара!

– Что за праздник у вас сегодня? – удивился Антон Ильич.

– Хэллоуин! – крикнул Эвклид сквозь музыку.

Вот оно что, подумал Антон Ильич. Теперь понятно, откуда эти странные наряды и свечи-тыквы.

Эвклид был в прекрасном расположении духа, в отличие от Антона Ильича. Бар его был полон, отовсюду к нему тянулись руки, жаждущие свежей порции выпивки – он едва поспевал подавать. Ловкие руки его так и летали над баром, откупоривая бутылки, перемешивая коктейли и пряча в карман чаевые. К тому же, сегодня здесь кружило так много одиноких девушек, что глаза его разбегались, не зная, на ком остановиться, и он подмигивал всем подряд, шутил со всеми и жонглировал бокалами.

– Молодой человек, а молодой человек! Позволительно ли скучать одному в этот праздничный вечер?

Антон Ильич увидел подле себя высокую девицу в черном сарафане и черной вязаной шапочке поверх таких же черных гладких волос. Лицо ее было ярко раскрашено, глаза обведены карандашом, на щеках красовались нарисованные кошачьи усы.

– Не угостите ли двух симпатичных ведьмочек, которые за это ненадолго составят вам компанию?

Рядом с ней стола девица потолще и пониже ростом, в несуразных полосатых шортах и тельняшке, с банданой на голове и повязкой на глазу – вероятно, в костюме пирата.

– Плеснете немного «Кровавой Мэри» в мой пустой бокал?

– А лучше рому, в мою большую кружку?

Они пьяно загоготали, валясь друг на друга и поддерживая друг друга за руки. Отсмеявшись, они снова уставились на Антона Ильича, но тот все смотрел на них в недоумении, не понимая, чего они от него хотят.

– Слышь, Кать, – толкнула локтем подругу пиратка, – он, похоже, по-русски не бельмеса.

– Точно!

Они поглядели друг на друга и снова загоготали.

– Lady… Want… Cocktail! Please! – проговорила девица в черном, и они снова захихикали.

Антон Ильич не отвечал.

– Кать, Кать! Да он, похоже, английского не знает.

– Француз, что ли?

– Наверно.

– Простите мне мой французский, – сказал девица в черном, кланяясь и раскидывая руки в стороны, – но дамам хотелось бы пригубить чего-нибудь освежающего! А французского мы, извините, не знаем.

– Пардон, синьор! – подхватила пиратка.

– Подожди, подожди, синьор – это вроде не из той оперы.

– А как?

– Месье.

– Пардон, месье француз! Пардон!

Хватаясь друг за друга, чтобы не упасть, они стали кланяться Антону Ильичу, пытаясь изобразить глубокий реверанс, и, хохоча, пошли дальше.

– А он мне понравился, – услышал Антон Ильич за спиной. – Солидный такой.

– Только молчит все время.

– Умный, наверно.

– Наверно.

И снова послышался хохот.

До одиннадцати Антон Ильич просидел в баре. От нечего делать он смотрел футбол. Эвклид был весь вечер занят, он не стоял ни минуты без дела, и поговорить с ним не получалось. Они только переглядывались время от времени, грек вопросительно вскидывал брови, мол, что с тобой, почему ты сидишь там один, когда все вокруг веселятся? Антон Ильич махал рукой, мол, все нормально, потом поговорим. Несколько раз Эвклид выразительно вертел глазами, приглашая Антона Ильича пообщаться с девушками, что осаждали бар. И правда, можно было присоединиться к любой компании, но Антону Ильичу не хотелось. Всеобщее веселье его не захватывало, но все же здесь, среди людей он чувствовал себя спокойней, чем один в своей комнате. Жизнь продолжалась, народ куражился и забавлялся, и, глядя на них, Антон Ильич думал о том, что вскоре и он, возможно, станет таким же беззаботным, как они, и каким он сам был еще совсем недавно. Стоит только Юле прийти, взглянуть на него своими зелеными глазами, обнять его за шею, прижаться к его груди, и все волнения уйдут, как ни бывало. Комната, одинокая и невыносимая, озарится ее светом и превратится из обыкновенного гостиничного номерка с блеклой казенной мебелью и посеревшими от времени простынями в уютное и незабываемое место их свиданий, где все разом вдруг обретет смысл – и тихая лампа, ласкающая ее лицо скромным неярким блеском, и огоньки зажженных свечей, купленных к ее приходу, и ночной воздух, что проникает в комнату с балкона и к утру становится все прохладнее и свежее, все настойчивее пробирается под одеяло, заставляя ближе прижиматься друг к другу…

– Привет!

Перед ним стоял знакомый уже француз. В руке он держал стакан виски. Антон Ильич подумал, что он опять начнет говорить о вчерашнем происшествии в море, и приготовился быстро извиниться и уйти, однако француз спросил его по-английски:

– Ты почему сегодня не купался утром?

– Холодно, – коротко ответил Антон Ильич. Не объяснять же ему всего.

– Холодно? Но ты же русский!

– Ну и что?

– Вы же, русские, привыкли к холоду. У вас же такие морозы! У вас же зимой минус тридцать, да?

– Ну и что?

– Разве вам бывает холодно?

– Представь себе, бывает.

Позже мимо него снова прошли две девицы. Вспомнив, что он не понимает ни по-русски, ни по-английски, они снова стали кланяться ему и извиняться, снова расхохотались и, поддерживая друг друга, скрылись в толпе. Антон Ильич попрощался с Эвклидом и пошел к себе.

В номере он машинально навел порядок, поправил постель, сел в кресло и приготовился ждать. С балкона доносились отголоски музыки и веселья. Наконец он поговорит с Юлей, объяснит ей все, и с завтрашнего утра у них начнется новая жизнь – жизнь, в которой не будет Натальи. Он был даже рад, что сегодня за обедом все прояснилось, и Наталья сама выдала себя, показав свое настоящее отношение к нему. Теперь ему не придется ничего доказывать Юле, ведь она сама все видела. Хоть он и не любил ссор, эта прилюдная сцена, устроенная Натальей, была ему на руку. Теперь он имел все основания не посещать семейных завтраков и обедов, и вообще, избавить себя от общения с родственницами. Он думал об этом с облегчением – невозможно было бы ему скрытничать, испытывая неприязнь внутри себя и памятуя об услышанных словах, и при этом оказывать Наталье прежнюю любезность.