Царевна-лягушка для герпетолога - Оксана Токарева

и только. Хорошо, что, полюбив смертного, они превращаются в обычных женщин, сохраняя лишь невероятную грацию и стать.

Я решительно распустила косу, расстегнула браслеты, сбрасывая рукава, и развязала пояс, отпуская подол, который с джинсами подвязывала на манер туники. Штаны с кроссовками я тоже решила снять. В отличие от русалок, ноги я прятать не собиралась.

Выбор песни тоже не заставил себя ждать. Русальная тут явно ни к чему: сестриц я бы призвала лишь для того, чтобы в космы вцепиться и глаза выцарапать. Хороводная или протяжная тут пока тоже не годятся. Как ни изворачивайся, а повторить текучий, стелющийся шаг русалок я не смогу. Поэтому для начала, обругав парней ядреной частушкой, в которой высказала все, что думаю об их легкомыслии, я завела забористую плясовую.

Привычно выводя строфу за строфой, я помимо елочек и ковырялочек разбавляла народную пляску такими откровенными движениями, что, увидь меня старые поборницы традиций, самое меньшее — ворота дегтем вымазали бы. Не забывая призывно покачивать бедрами, я то вскидывала голову, отбрасывая назад распущенные волосы, то вздымала руки, подчеркивая почти не скрытую разошедшейся рубахой грудь.

Сначала Ваня и Лева просто обернулись, потом замерли, точно два ослика, недоумевающие, какой из двух стогов сена выбрать. Я продолжала плясать, выплетая босыми ногами дорожку и словно невзначай задирая подол выше середины бедра. Да о чем говорить? Я бы нынче не постыдилась рубаху скинуть и продолжать нагишом.

Но этого не потребовалось. Иван и Лева, как по команде, повернулись спиной к озеру и направились ко мне.

Увидев их затуманенные страстью глаза, я испугалась едва ли не больше, нежели в ту ночь, когда с дудочкой в руках защищала Василису. Такого поворота мой план не предусматривал. Да и не существовало никакого плана. Издав нечленораздельный вопль, я бросилась наутек, моля лишь о том, чтобы меня нагнал не Иван. Лучше уж в болоте потонуть или достаться на обед выползню из Нави!

Но много ли босиком да с длинным подолом набегаешь? В тот миг, когда меня с азартным воплем охотника подхватили и сгребли в охапку чьи-то руки, я намеревалась драться до последнего. Однако, разглядев светлые взъерошенные волосы и белесоватые брови Левы, почему-то не только передумала, но и стала отвечать на становившуюся все более уверенной и требовательной ласку.

Руки Левушки подрагивали от возбуждения, от тела исходил жар. Я чувствовала себя свирелью или флейтой, готовой исполнить самую лучшую песню, и только млела, постанывая от удовольствия. Кажется, я ждала этой минуты почти всю свою более или менее сознательную жизнь. Даже с Никитой закрутила по большому счету для того, чтобы раззадорить и привлечь внимание застенчивого друга детства. Но хотя губы Леля источали аромат яблонь нашего мира и имели вкус здешнего молочного киселя, прокравшаяся сквозь сладкий морок мысль о том, что все происходит не на самом деле, а под властью волшебства поганых русалок, вмиг свела всю радость на нет. Сердце наполнилось такой горечью, что и за год не выплакать, а поцелуи и ласки мигом сделались пресными, точно жеваная резинка.

Поэтому, когда на нас налетел разгоряченной погоней Иван, я почувствовала настоящее облегчение. Видимо, на этот раз брат очухался быстрей. Во всяком случае того, чего я опасалась, он учинять надо мной не собирался.

— Эй, Лева, ты чего? — прозвучал над ухом изумленный возглас брата. — Машка, так это ты, что ли, там перед нами подолом крутила? Ну и стыдобища!

Тоже мне поборник нравственности нашелся. На себя бы поглядел!

— А что мне делать оставалось? Смотреть, как вас эти вертихвостки чешуйчатые оприходуют и ласково утопят? — обиделась я, отпихивая Леля и поправляя совсем раскрывшийся ворот и задравшийся подол.

А ведь когда Лель нежно вел рукой по внутренней поверхности бедер, поднимаясь все выше, я даже не пыталась сопротивляться. А теперь он, освободившись от чар, испуганно отстранился, пытаясь понять, до какой степени утратил разум и какие границы перешел. Потом не придумал ничего лучшего, как накрыть меня ветровкой, будто сам только что не пытался меня последней рубахи лишить.

— Мы же просто посмотреть хотели, — смутился Иван.

— А вчера просто киселя попробовать? — копируя его манеру, прогнусавила я, собирая косу и стараясь не глядеть на Леля.

На душе не кошки — тигры и леопарды скребли. Избавившись от морока, Лева обрел прежнюю деликатность и застенчивость. Поэтому вместо того, чтобы попытаться защитить меня перед братом или, послав того куда подальше, продолжить и завершить начатое, он тупо принялся извиняться.

— Ты меня когда-нибудь простишь? — пылая на этот раз от смущения, беспомощно промямлил он.

— За что? Я же сама вас спровоцировала.

— Я вел себя как скотина, как мужлан! И даже хуже, — вынес себе приговор Лева.

Похоже, он всерьез считал, что я фарфоровая статуэтка, которую надо поставить на полочку и беречь. И чем он лучше Никиты? Хотя тот и впрямь повел себя по-скотски, и я о нем даже не хотела вспоминать. А Левушка всегда оставался просто верным другом.

— Надо вернуться — найти клубочек и наши вещи, — деловито напомнила я, зябко кутаясь в Левину ветровку.

От земли поднималась сырость, а кроссовки вместе с джинсами остались на берегу. Прочую поклажу Иван и Лева растеряли по всему лесу, и она, точно белые камушки Мальчика-с-Пальчик, указала нам путь. Вот только, когда мы вышли на знакомую опушку, выяснилось, что нас там ждут.

Глава 11. Загадки Водяного

Посреди самого узкого места идущей вдоль обрывистого берега тропинки возле моего рюкзака, поигрывая клубочком и с интересом разглядывая сброшенные впопыхах кроссовки и джинсы, сидело существо, напоминающее гигантских размеров жабу. Вернее, даже не жабу, а головастика-переростка, до зрелых лет так и не сбросившего длиннющий, похожий на лопасть вертолета с плавником, достающий до воды хвост. При этом голову оно имело почти человечью, хотя и покрытую бугристой зеленоватой кожей и странно выглядевшую на лягушачьем туловище. Да и мысли излагало вполне членораздельно:

— Явились не запылились, охальники бесстыжие! Мало того, что все запреты нарушили, так еще и шум-то какой подняли! Дочерей моих до смерти напугали, меня, старого, разбудили! И что мне с вами делать? Вот сейчас как проглочу, чтобы не озорничали впредь.

И пока мы стояли, опешив, не ведая, как ответить на такие нежданные, хотя в какой-то мере и заслуженные обвинения, оно раззявило свою пасть, оказавшуюся неожиданно огромной, больше, чем у любой лягушки. Впрочем, настоящую опасность представлял даже не этот разверстый зев с бурлившими где-то в глубине водоворотами, а длинный и цепкий, как лиана, мускулистый лягушачий