Скрюченный домишко - Агата Кристи

Мой старик сказал: «Пусть побольше с тобой разговаривают…»

На следующее утро, пока я брился, я думал о том, что этодало.

Эдит де Хевиленд говорила со мной – более того, она дажеискала со мной встречи. Клеменси тоже говорила со мной (или, кажется, это яначал с ней разговор…). Говорила со мной и Магда – для нее я был не более чемзрителем на ее спектаклях. С Софией, естественно, я тоже говорил. И даже няняговорила со мной. Но стал ли я хоть на йоту мудрее от этих бесед? Была лисказана хоть одна ведущая к разгадке фраза? Или слово? Далее, заметил ли якакие-нибудь признаки непомерного тщеславия, которому придавал такое значениеотец? Мне представлялось, что никаких.

Единственный, кто не выразил ни малейшего желания говоритьсо мной, был Филип. Мне это показалось неестественным. Особенно теперь, когдаон не мог не знать, что я хочу жениться на его дочери. И при этом вел себя так,будто меня в доме нет. Вполне возможно, что он был недоволен моим присутствием.Эдит де Хевиленд извинилась за него, сказала, что это манера поведения. Онаявно беспокоится за него. Но почему?

Я стал думать об отце Софии. Он был человеком с подавленнымикомплексами. Рос несчастным, ревнивым ребенком, ему ничего не оставалось, какзамкнуться в своей скорлупе. Он погрузился в мир книг – в дебри истории. За егонапускной холодностью и сдержанностью могут скрываться страстные чувства.Неадекватный мотив – убийство по финансовым соображениям – никого бы не убедил.Мне ни разу не пришла мысль о том, что Филип Леонидис способен был отравитьотца из-за того, что у него было денег меньше, чем ему бы хотелось. Но моглибыть и глубокие психологические причины, заставляющие его желать смерти отца.Филип в свое время поселился в отцовском доме, а позднее туда перебрался иРоджер, после того как разбомбило его дом во время войны. Филип изо дня в деньвидел, что не он, а Роджер любимец отца. И не могла ли в его горячечный мозгзакрасться мысль о том, что единственный для него выход – смерть отца? А тутеще и благоприятное стечение обстоятельств, когда эта смерть могла бытьинкриминирована старшему брату? Роджеру нужны были деньги – он оказалсянакануне банкротства. Не подозревая о том, что у Роджера состоялся последнийразговор с отцом и отец предложил ему помощь, Филип мог воспользоватьсямоментом – мотив для убийства был настолько очевиден, что подозрение непременнодолжно было пасть на Роджера. Но неужели душевное равновесие Филипа было дотакой степени нарушено, что он решился на убийство?

Я порезал бритвой подбородок и выругался. Какого черта! Чтоя, собственно, делаю? Пытаюсь обвинить в убийстве отца Софии? Недурное занятие…София не для этого позвала меня сюда.

А может быть… Тут явно было что-то недоговоренное, что-тоскрывалось за этой просьбой Софии. А вдруг у нее закралось мучительноеподозрение, что ее отец убийца? В этом случае она ни за что не согласилась бывыйти за меня замуж, если, конечно, подозрение оправдалось бы. И поскольку этобыла София, ясноглазая и мужественная, она хотела добиться правды – неясностьнавсегда создала бы преграду между нами. В сущности, разве она не говорила мне:«Докажи, что все мои мучительные подозрения неверны. Ну, а если онисправедливы, докажи мне их правомерность… чтобы я могла поверить в этот ужас ипосмотреть правде в глаза».

Знала ли Эдит де Хевиленд – или, может быть, тоже толькоподозревала, что Филип виновен? Что она хотела сказать своей фразой: «Люблю, ноне делаю из них кумиров»?

И что означал странный взгляд, брошенный Клеменси, когда яспросил ее, кого она подозревает, и она ответила: «Лоуренс и Бренда первые, накого падает подозрение»?

Вся семья хотела, чтобы это были Бренда и Лоуренс, надеялисьна это, но никто по-настоящему не верил, что это были они…

Но вся семья могла ошибаться. И все-таки это могли бытьЛоуренс и Бренда.

Или только Лоуренс, а не Бренда…

Что ни говори, а это было бы наименее болезненным выходом изсложившейся ситуации.

Я приложил последний раз ватный тампон к порезу наподбородке и отправился завтракать с твердым намерением как можно скореепоговорить с Лоуренсом Брауном.

Когда я допивал вторую чашку кофе, мне вдруг пришла мысль,что и на меня начинает действовать скрюченный домишко, я тоже хотел найти непрямое решение, а решение, которое бы устраивало меня.

Закончив завтрак, я прошел через холл и поднялся полестнице. София сказала, что я найду Лоуренса в классной комнате, где онзанимается с Юстасом и Жозефиной. Я остановился в колебаниях на лестничнойплощадке перед дверью Бренды. Что лучше – позвонить, постучать или прямо войти,без предупреждения? Я решил вести себя так, будто это был общий дом единойсемьи Леонидисов, а не личные покои Бренды.

Я открыл дверь и прошел внутрь. Все было тихо, и казалось,что никого нет. Дверь налево в большую гостиную была закрыта. Справа двеоткрытые двери вели в спальню и примыкающую к ней ванную комнату. Я знал, чтоэто была та самая ванная по соседству со спальней Аристида Леонидиса, гдехранились эзерин и инсулин. Их, очевидно, уже давно изъяла полиция. Я толкнулдверь и проскользнул внутрь.

Теперь мне стало ясно, как легко было обитателю этого дома(и с неменьшим успехом любому человеку со стороны) подняться сюда и незамеченнымпроскочить в ванную.

Она была отделана с большой роскошью: сверкающий кафель,утопленная в полу ванна. У стены целый набор электрических приборов – небольшаяплита с грилем, электрический чайник, маленькая электрическая кастрюля, тостер,– словом, все, что может понадобиться камердинеру для обслуживания престарелогохозяина. На стене висела белая эмалированная аптечка. Я открыл дверцу и увиделразные связанные с медициной предметы: две мензурки, рюмочка для промыванияглаз, пипетка, несколько пузырьков с этикетками, аспирин, борная кислота, йод,лейкопластырь, бинты. На отдельной полочке запас инсулина, две иглы для шприцаи бутылочка хирургического спирта. На третьей полочке стоял пузырек с надписью«Таблетки» – всего одна или две для приема на ночь, как и было предписано. Тамже, по всей вероятности, находились прежде и глазные капли. Все было четко,аккуратно расставлено, все под рукой в случае необходимости, в том числе дляубийцы.

Я мог все, что угодно, сделать с пузырьками, а затемнеслышно выйти, спуститься вниз, и никто бы не узнал, что я был здесь.

Никакого открытия я, конечно, не сделал, но это дало мневозможность понять, какая трудная задача стояла перед полицией.

Только от виновной стороны можно было надеяться получитьнужные сведения.

– Запугайте их, – сказал мне Тавернер. – Выгоняйте их изнор. Пусть думают, что мы что-то знаем. Надо, чтобы мы им все время мозолилиглаза. При такой тактике рано или поздно наш преступничек перестанет мирноотсиживаться и поведет себя активно – и вот тут-то мы его и заграбастаем.