Восьмерка - Захар Прилепин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ах, ты гад! — взбеленился теперь уже он, кинулся было искать этот чайник на земле, но тут уже Леха подхватил Новикова, повлек прочь из дворика.
Новиков старался матери никогда не врать. Она, безусловно, не знала многого, но если б вовремя посмотрела сыну в глаза и спросила: расскажи, что там у тебя, мой хороший, — он открыл бы всё. Под материнским взглядом терялся, как в детстве. Тем более, кто сказал, что оно кончилось? Детства нет только у родителей, а наше детство не прекращается никогда.
Утром она позвала его завтракать. Новиков, забыв про свое опухшее лицо, побрел на запах омлета с сыром.
— Отец ушел уже? — спросил, как ни в чем не бывало, и только по материнскому молчанию понял, что мать о чем-то случившемся догадалась и теперь не отстанет.
Он сдался очень быстро; тем более что втайне, кажется, все-таки хотел этого. К матерям очень часто отношение двойственное: с одной стороны, мать неизменно всего боится и неуемно переживает о любой ерунде — но, с другой, когда ее видишь, почемуто не покидает уверенность, что она переможет такое, отчего любой мужик сломается пополам.
В общем, Новиков все рассказал под омлет. И чем больше рассказывал, тем омлет становился вкуснее, да и сам Новиков будто прибавлял в собственных глазах — его страдание, и материнская реакция на это страдание неожиданно придали ему ощущение почти уже гордости и даже некоторого восторга. В конце концов, что такое счастье, как не страстно разделяемая кем-то наша любовь и жалость к себе.
Мать уговорила Новикова раздеться по пояс. Он будто нехотя позволил стянуть с себя майку. Мать трогала его спину, шею, грудь, спросила сто сорок раз: тут болит, а тут, а вот здесь, а если так?..
В конце концов, Новиков подустал и обрадовался, когда позвонила Ларка.
После материнского утешения он явно почувствовал себя парнем хоть куда.
— Приезжай, надо поговорить, — попросил Новиков подружку.
— У тебя нет, что ли, никого? — поинтересовалась Ларка.
— Нет. В смысле, есть, — Новиков скосился на мать, которая мыла посуду.
— Может, ко мне тогда? — предложила Ларка.
— Ну, давай к тебе, — согласился Новиков.
Ларка хмыкнула.
Мать все это время так и стояла спиной, но даже по ее спине Новиков понял, что она догадалась о содержании разговора и не очень довольна.
— Трудно ей, что ли, до тебя доехать? — сказала мать, когда Новиков уже одевался. — Мало ли что с тобой случится.
— Да чего случится! — отмахнулся Новиков, чувствуя себя при этом как первокурсник, собравшийся на первую ночную студенческую пьянку.
— И надо что-то решить, что с этим делать, — наседала мать. — Чего ты носишься туда-сюда!..
Как всякий внимательный сын, Новиков примерно мог догадаться, что мать собиралась сказать и не сказала.
Она собиралась сказать:
«Носишься туда-сюда. Нужен ты ей. Сама бы приехала, не надорвалась».
А подумала при этом: «Эта, что ли, вертихвостка будет тебя беречь, если с тобой что произойдет? Да она немедленно замуж выскочит…»
Как все это могло уживаться с тонкими, застиранными, жалостливыми материнскими пальцами, ее нежнейшими касаниями, ее беспримерным пониманьем забот сына — Новиков не понимал. И, наверное, не очень хотел понять.
Отец как-то сказал Новикову, что первая половина совместной жизни мужчины и женщины это кромешная борьба: мужчина борется с женщиной, чтоб она осталась какой была, женщина борется с мужчиной, чтоб, он, наконец, изменился.
— А вторая половина? — поинтересовался Новиков, усмехаясь (он то ли ничего не понял, то ли не поверил; скорей, первое, хотя сам решил, что второе).
— Вторая половина бывает только у тех, кто решил смириться. Мужчина с тем, что такой, как в прошлом, женщина уже не будет и незачем ждать, а женщина с тем, что мужчину не изменишь, придется пользоваться тем, что есть.
— Выход есть какой-то? — спросил Новиков.
— Нет, выхода никакого нет, — спокойно ответил отец.
Новиков внутренне посмеялся, решив, что отец слишком обобщает.
Хотя одно, конечно, запало в душу. То, что мать хотела немного подправить и переделать отца, Новиков знал. Отец был грубоват, отец не хотел менять жилплощадь, отец упрямо свистел в доме, просвистывая, по мнению матери, и так нехитрый семейный бюджет.
Но что хотел отец от матери, Новиков понять не мог при всем желании. Какой мать могла быть раньше — если она может быть только такой, какая есть?
Мы ж знаем уже, что у матерей не бывает юности.
— Надо что-то решать, сынок, как быть-то? — спросила мать, когда Новиков уже вышел в подъезд.
— Вечером приду — поговорим, — ответил Новиков, — Мы еще с Лешкой посоветуемся.
— Сынок, — вдруг сказала мать таким голосом, будто решилась на что-то. — Может, и не надо ничего? Связываться с этой мразью. Они же убить могут. Может, черт бы с ними?
Слово «черт» мать произносила редко. Не походя и всуе, как все остальные люди, а с религиозным чувством; ее черт — был настоящий черт, и вспоминала она его хоть и с явным отторжением, но и со смирением тоже, потому что зло огромно и неизбывно.
— Ты что? — ошарашенно оглянулся Новиков.
Мать просто смотрела на него, ничего не говоря, каким-то глупым, коровьим взглядом. Было бы что-нибудь в руках — так и кинул бы. Не в мать, не в мать… но об пол точно.
Ему часто хотелось броситься целовать, а лучше повалить Ларку прямо в прихожей — но она степенно подходила ко всем этим забавам. Такая поспешность чем-то унижала ее женское достоинство. Должны быть соблюдены ритуалы: приготовление кофе, разговор, обсуждение новостей… на кухне, кстати, тоже ничего не должно происходить — для этого есть комната.
В комнату Ларка всегда шла будто бы нехотя, норовила то задержаться в прихожей, то что-то срочно переложить в шкафах, то вообще отправить Новикова, скажем, за хлебом. Без хлеба приступить, конечно же, никак нельзя.
Сегодня Ларка традиционно подставила теплую и почему-то чуть липкую щеку и сразу попросила:
— Слушай, Новиков, сбегай за кофе. А то мне нечем тебя напоить.
— Я не хочу кофе, — ответил Новиков, стараясь улыбнуться.
Признаться, он кофе не очень любил и пил с Ларкой за компанию.
— Да ладно, сбегай, — сказала Ларка и тихонько толкнула его в грудь.
Новиков хотел было переиграть ситуацию, потянулся поцеловать Ларку, что-то невнятное зашептал, но она с улыбкой отстранилась:
— Тихо-тихо! — сама приоткрыла ему дверь и добавила вслед: — И минералки купи.
Было бы что-нибудь в руках — так и кинул бы. Не в пол, а в Ларку.
Он вышел на улицу и долго стоял у подъезда, под козырьком.