Синяя лилия, лилия Блу - Мэгги Стивотер

– Похоже, политика уже разрушила мои принципы, – сказал Генри.

Ронан взял самый большой маркер и наклонился над петицией. Он огромными буквами вывел «АНАРХИЯ» и швырнул маркером в Генри.

– Эй! – воскликнул тот, когда маркер отскочил от его груди. – Ну ты и урод.

– Демократия – фарс, – ответил Ронан, а Адам улыбнулся – чуть заметно и, в общем, только для своих. Эту манеру он вполне мог усвоить от Ронана.

Ганси с сожалением взглянул на Генри.

– Извини. Он сегодня не набегался. Ну или съел что-то не то. Сейчас я его заберу.

– Когда меня выберут президентом, – сказал Генри Ронану, – я объявлю твое лицо вне закона.

Ронан улыбнулся – тонко и мрачно.

– Суд – это фарс.

Когда они вновь зашагали по сумрачной галерее, Ганси спросил:

– Ты когда-нибудь задумывался над тем, что, вероятно, вырастешь полным придурком?

Ронан пнул камушек. Он заскакал по плитам впереди них и скатился на поросший травой двор.

– Ходят слухи, что отец подарил ему на день рождения «Фискер», а он боится на нем ездить. Хотел бы я посмотреть на эту машину. Говорят, он прикатил в школу на велике.

– Из Ванкувера? – уточнил Адам.

Ганси нахмурился, когда через двор пробежали двое невероятно юных девятиклассников – неужели он сам когда-то был таким же маленьким?

Он постучал в директорскую дверь. «Я правда это делаю?» Да.

– Подождете меня здесь?

– Нет, – сказал Ронан. – Мы с Пэрришем покатаемся.

– Вот как? – спросил Адам.

– Хорошо, – сказал Ганси.

Он обрадовался, что они будут чем-то заняты, вместо того чтобы думать о директоре и гадать, ведет ли себя Ганси как Ганси.

– Тогда увидимся.

И, прежде чем они успели что-нибудь еще сказать, он вошел в кабинет и закрыл дверь.

Ронан повез Адама в Амбары.

Со времен злополучной вечеринки в честь Четвертого июля Ронан начал регулярно навещать родительский дом, возвращаясь на Монмутскую фабрику поздно и без объяснений. Адам никогда не любопытствовал – секрет есть секрет, – но не мог отрицать, что ему было любопытно.

И вот теперь, видимо, Адаму предстояло выяснить, в чем дело.

Амбары всегда приводили его в замешательство. Фамильная недвижимость Линчей, возможно, не обладала обаянием роскоши, как особняк Ганси, зато вполне искупала отсутствие блеска клаустрофобической густотой истории. Утыканные сараями поля напоминали остров. Отделенный от остальной долины, засеянный воображением Ниалла Линча и населенный его снами.

Это был другой мир.

Ронан вел машину по узкой дороге. Она прорезала путаницу скрюченных деревьев. Вишнево-красные листья ядовитого плюща и кровавые шипастые плети ежевики мелькали меж стволов. Все остальное было зеленым – густой полог листвы, заслоняющий вечернее солнце, трава, пробивающаяся на обочинах, сырой и липкий мох.

Они миновали лес и увидели обширные огороженные поля. Здесь цвета были еще насыщенней – зеленые и золотые пастбища, красные и белые сараи, тугие небрежные осенние розы, которыми были сплошь увешаны кусты, лиловые сонные горы, наполовину скрытые деревьями. Желтые яблоки, яркие как масло, выглядывали меж ветвей с одной стороны дороги. Какие-то синие цветы – невероятные, фантастические – бушевали в траве с другой стороны. Все было диким и безыскусным.

Как сами Линчи.

Ронан шикарно развернулся в конце подъездной дорожки – Адам лишь молча протянул руку, чтобы схватиться за ручку на потолке – и «БМВ» медленно и небрежно въехал на гравиевую стоянку перед главным домом.

– Однажды ты снесешь стенку, – сказал Адам, вылезая из машины.

– Конечно, – согласился Ронан.

Выбравшись наружу, он посмотрел на сливовые деревья, которые росли рядом с площадкой. И Адам в очередной раз убедился, что Ронан целиком и полностью принадлежал этому месту. Привычная поза, в которой он стоял, ища спелые сливы, наводила на мысль, что Ронан проделывал это много раз. Нетрудно было понять, что он вырос здесь – и здесь состарится. Нетрудно увидеть, что изгнать его отсюда – значило лишить души.

Адам на мгновение попытался вообразить себя, выросшего среди этих полей, а не в пыльном поселке трейлеров на окраине Генриетты – себя, которому позволялось хотеть этот дом. Но это было так же невозможно, как представить Ронана в виде школьного учителя.

Он не понимал, каким образом Ронан научился ярости в безопасных Амбарах.

Ронан нашел две черно-лиловые сливы по своему вкусу. Одну он бросил Адаму и движением подбородка велел ему следовать за собой.

Отчего-то Адам был уверен, что все те разы, когда Ронан ездил в Амбары, он готовил дом для себя и Мэтью. Эта идея казалась Адаму такой убедительной, что он удивился, когда Ронан повел его вокруг дома, в сторону одного из многочисленных сараев.

Этот просторный длинный амбар, вероятно, предназначался для коз или коров. Но вместо скота в нем был всякий хлам. При внимательном рассмотрении оказалось, что это хлам из снов, приблизительно датируемый по пыли и ржавчине.

Ронан ловко двигался по полутемному сараю, подбирая с пола то часы, то фонарь, то кусок странной ткани, на которую Адаму почему-то было больно смотреть. Наконец Ронан нашел нечто вроде призрачного огонька на ремне; он повесил его на плечо, чтобы забрать с собой. Сливу он уже слопал.

Адам стоял в дверях, наблюдая за ним сквозь облако пыли и стараясь, чтобы сливы хватило подольше.

– Твоя работа?

– Нет, это все отец, – ответил Ронан, подобрав какой-то маленький струнный инструмент.

Он повернул его, чтобы показать Адаму струны – из чистого золота.

– Ты посмотри.

Адам подошел поближе. Хотя ему еще нужно было сделать уроки и позаботиться о Кабесуотере, торопиться совершенно не хотелось. В сарае царило сонное вневременное ощущение, и было очень приятно копаться в чудесах и прихотях. В том числе там нашлись и механизмы, которые по-прежнему двигались каким-то загадочным образом, и существа, в которые Ниалл Линч, очевидно, вдохнул жизнь, поскольку теперь они спали. Среди хлама Адам и Ронан обнаружили спящих птиц, и спящего кота, и старомодного плюшевого медведя, который, очевидно, когда-то тоже был живым, поскольку его грудь вздымалась и опускалась. Ниалл Линч умер, и их невозможно было разбудить – разве что, как Аврору Линч, вернуть в Кабесуотер.

Пока они двигались по старому сараю, Адам чувствовал, как Ронан то смотрел на него, то отводил взгляд; безразличие было хорошо натренированное, но неполное. Адам задумался, заметил ли это кто-нибудь еще. Отчасти ему хотелось, чтоб заметили, но тут же он устыдился. Не стоило поддаваться тщеславию. «Смотрите, Адам Пэрриш кому-то нужен, к нему привязались, и не кто попало, а Ронан, который мог бы обратить внимание на Ганси или на кого угодно, но его ненасытные глаза выбрали Адама».