Добронега - Владимир Романовский

Дочерей у Владимира было много, всех не упомнишь. Он любил, когда знатные вельможи, и местные, и соседние, проявляли к какой-нибудь из них марьяжный интерес. Понятие легитимности, хоть и существовало уже на Руси и в окрестностях, не воспринималось пока что слишком серьезно. Дочери Владимира жили где попало — но требовали содержания. Самые инициативные из них толклись вокруг Марии в ее вышгородской резиденции. Именно Марию Владимиру очень хотелось кому-нибудь сплавить. Интриговать Мария научилась еще в детстве, практикуясь на няньках и подружках, инстинктивно применяя принцип, сформулированный Цезарем, настраивая всех против всех и ловко манипулируя разобщенными. Сама по себе нынешняя Мария никакой опасности не представляла, но ее могли использовать в своих целях заговорщики. Какие именно? Любые. Их много развелось по миру. Посему очень удачно получилось, что именно Болеслав завел с Марией шашни — уж он-то ее усмирит. И увезет к себе в Гнезно. Пусть она там манипулирует, кем желает.

— Зовут ее Предслава.

Сперва Владимир даже не понял, что ему сказали. Затем лицо его осунулось, стало мраморным, а тело застыло неподвижно.

— Как ее зовут, говоришь? — переспросил он тихим, сухим голосом.

— А что? — забеспокоился Болеслав.

— Ты что же это, хорла, издеваешься? — осведомился Владимир таким же тихим голосом. — Ты с кем говоришь! — загремел он. — Ты с отцом говоришь!

Поняв, что беда пришла, Болеслав побледнел, напрягся, и не попытался возразить. Что-то он затронул во Владимире, какую-то струну. По каким-то причинам именно Предслава была Владимиру дорога. Очень дорога. Настолько дорога, что он, Владимир, готов был загубить ее молодость и жизнь. Болеслав к такому обороту дел совершенно не был готов. Не спит ли он с дочерью, мелькнуло у него в голове. Нет, не может быть. Не такой человек Владимир, и не такова Предслава. Любит ее? Не хочет отпускать?

— Посмотри на себя, боров! — рыкнул Владимир. — Посмотри! Тебе в бане надо два раза на дню бывать, чтоб от тебя козлом не несло! И ты посмел… невинную, непорочную… С кем говоришь!

— Что ты так орешь, — осведомился Болеслав неуверенно. — Не надо так орать.

Вон из моего дома, вон из Киева, вон из страны — фразы мелькали в голове, но многолетняя привычка учитывать государственный фактор удержала Владимира от непоправимого. Княжество Польское, в данный момент более или менее в одиночку противостоявшее Второй Римской Империи, иметь в качестве врага было бы безумием. Киевские бразды правления, едва удерживающие огромные территории восточных и северных славян, могли порваться при первом же серьезном польском ударе по Киеву.

— Никогда больше не говори об этом, — сказал Владимир. — Этого разговора между нами не было. Я уважаю в тебе старого друга и доброго воина.

Сказать или не сказать, думал Болеслав. Нет, лучше не говорить. Когда же это Владимир считался с пожеланиями своих детей, тем более женского полу. Но что же делать, поселяне? Что же делать?

Проснулся Хелье на рассвете, частично от холода, частично от смутной тоски, переходящей по мере приближения к цели в нешуточное волнение. На правом берегу, на фоне светлеющего неба, на вершине пологого склона, возвышалась таинственно и величественно Десятинная Церковь. Сам город, огромный, многодомовый, начался внезапно, стремительно проступая контурами и разрастаясь. Он подавлял своими размерами, настораживал утренней мистической тишиной, манил и пугал. Частокол жилых домов частично скрывала ранняя весенняя зелень, а над зеленью высились купола храмов. На реке еще не было солнца, но Десятинная, ловя первые лучи, светилась розовым светом.

Бодрствовавший всю ночь Годрик бросил руль и взялся за весла, направляя ладью к берегу. Дир проснулся, посмотрел вокруг, кивнул, заютился, закрыл глаза, свернулся в клубок, и сказал сонно:

— Правь к Подолу, Годрик.

— Где бы нам остановиться? — спросил Хелье риторически.

— У межей, — ответил Годрик.

— Знакомые какие?

— Да.

— Им можно доверять?

— Нет. Кто ж межам доверяет.

— Годрик, заткнись, — сказал Дир, не открывая глаз.

— Не понимаю, — пожаловался Хелье.

— Что тут понимать, — возразил Дир недовольно и замычал. — Это кто как. И где. Ковшам, к примеру, еще опаснее доверять, чем межам. А знакомых ростовчан у меня в Киеве нет.

Межи оказались самыми обыкновенными иудеями. Вообще, эта манера восточных славян давать народностям клички поражала своей повсеместностью. В Скандинавии тоже давали клички — к примеру, шведы называли датчан крыжами, но далеко не все тридцать с лишним скандинавских этносов имели в дополнение к традиционному наименованию презрительную привязку.

— А у греков тоже есть кличка? — спросил Хелье.

— Шапары, — ответил Дир.

Дом знакомого Диру межа размерами напоминал дворец Олофа, а качество меблировки было значительно выше. Впрочем, как Хелье убедился в последствии, таких домов в Киеве было немало. И вообще — маленькая северная Сигтуна не шла ни в какое сравнение с пестрым, шумным, размашистым центром ковшей. Это он и раньше знал.

Хозяин дома, самодовольный, пузатый, черноволосый меж имел большую семью, около дюжины детей (преобладали дочери), и молодого управляющего с зелеными слегка навыкате глазами, по имени Яван, который на поверку оказался его, хозяина, побочным сыном. Сам хозяин имел обычное для межа, то бишь иудея, имя Авраам.

Авраам принял Дира с компанией одновременно радушно и снисходительно. Обнялись. Дир представил друга, которого Авраам оглядел оценивающе и хмыкнул. Оказалось, что Анхвису Авраам знал, а Светланка приходилось ему родной, вполне законной дочерью.

Где-то между изначальными объятиями и рукопожатием Хелье уяснил для себя, что Авраам считает Светланку женой Дира наравне с Анхвисой. Хелье взглянул на Дира, и Дир поднял брови.

Наверное, Авраам думает, что все наоборот — Светланка жена, а Анхвиса наложница, решил Хелье. Но вообще-то странные обычаи в Ростове.

Сразу несколько дочерей Авраама выскочили приветствовать гостей, стесняясь и пунцовея пухлыми щеками, и, пробормотав или пропищав (в зависимости от возраста) невнятные приветственные слова, разбрелись по углам и оттуда, из углов, искоса и с большим недоверием залюбовались на Хелье. Варанг смоленских кровей подумал, не покрасоваться ли — не разрезать ли, к примеру, на Аврааме рубаху одним ловким взмахом сверда, но решил, что это будет выглядеть странно и вместо того, чтобы восхищаться его, Хелье, сноровкой, здесь будут думать о нарушении правил приличия. Люди вообще склонны думать о второстепенных вещах, не замечая главных.

Две толстые женщины выплыли в горницу — блондинка и брюнетка, обе средних лет. Оказалось, что обе являются женами Авраама. Более того, его третья жена проживала постоянно в Константинополе с дополнительными тремя детьми. Стало быть, не только в Ростове странные обычаи. Авраам отдал женам какое-то приказание на незнакомом Хелье наречии и они исчезли — возможно, хлопотать по хозяйству. Блондинка была явно скандинавских кровей. Может, выйдя замуж за Авраама, она выучила какое-нибудь иудейское наречие? Хелье твердо помнил из уроков, преподанных ему дьяконом в ранней юности, что и древнеиудейский, и арамейский не являются живыми языками — люди на них не говорят, а выучить пытаются только из тщеславия.