Добронега - Владимир Романовский

Годрик, увидев, что Дир берется за вторую пару весел, высказался так:

— Недальновидный хозяин мой и кошелька придержатель, не лучше ли было б, ежели бы за вторую пару орудий гребли водяной взялся бы дорогой гость и попутчик?

— Пусть отдохнет, — ответил Дир.

— И все же, драгоценный мой хозяин, позволь мне…

— Дай-ка мне весла, — поддержал холопа Хелье.

Дир посмотрел на Хелье, потом на Годрика, и отдал весла. Не то, чтобы он понял, для чего это нужно. Просто поверил на слово. Раз холоп и друг согласны, значит, что-то в этом есть.

Облизнув палец, Годрик выставил его вверх и, определив направление ветра, прочертил в воздухе линию, диагонально расположенную к направлению течения реки. Дир кивнул и стал расправлять парус. Хелье машинально отметил, что Анхвиса взялась за торчащий у стьйор-борда, у самой кормы, руль.

Сперва было трудно — они шли против течения, да к тому же двигались к середине реки, где течение сильнее, чтобы проследовать мимо Новгорода на солидном расстоянии, дабы не видно было их лиц. Так объяснил Годрик. Дир не очень понял, для чего это нужно, но спорить не стал.

Когда Новгород остался позади, они снова приблизились к берегу, и ладья пошла быстрее и легче.

Усиленная гребля действительно отвлекла Хелье от давешних событий. Бездумно — взмах, гребок, взмах, гребок. Через несколько аржей Дир сменил Годрика на веслах, и Годрик занялся парусом, что-то прилаживая, передвигая, направляя — и ладья полетела еще быстрее. Ветер усилился, в лицо полетели брызги. Ладья вошла в Ильмер, освобожденный ото льда раньше срока благодаря трем необыкновенно теплым неделям подряд.

Огромное озеро встретило путников неприветливо и сварливо. Годрик, весьма толково ориентирующийся в местной географии, в том числе политической, не стал убирать парус, но сделал несколько навигационных жестов. Дир сел к рулю, подвинув Анхвису, и, следя за жестикуляцией Годрика, стал направлять ладью. Наметился солидный крен вправо, обусловленный ветром и волной, и Хелье, втянув весла, переместился по указанию Годрика на противоположный борт, для устойчивости. Ладья взлетала на гребни, опасно с них падала, и снова взлетала. Вскоре Светланку начало рвать. За ней последовала очередь Анхвисы. Дир и Хелье сдерживались, а на Годрика качка никак не влияла.

— Может, к берегу ближе подойдем? — крикнул Хелье.

Годрик отрицательно мотнул головой. Ладья шла напрямую через желтую воду Ильмера.

— Пираты. Лучше прямо и быстро, — объяснил Дир и тут же перегнулся через борт, не выпуская, тем не менее, руль.

Прошла, казалось, целая вечность, но в конце концов река Ловать, спокойная и гостеприимная по сравнению с Ильмером, приняла ладью в свое лоно. Через некоторое время Хелье снова взялся за весла.

К вечеру заметно похолодало. На закате Годрик, явно руководящий, если не стратегией, то, во всяком случае, тактикой речного похода, заприметил слева по курсу рыбацкое селение. Причалили и постучались в дом, показавшийся Годрику наименее враждебно выглядящим. Хозяин, старый рыбак, действительно оказался радушным, долго отказывался от платы, но в конце концов согласился взять четыре сопы. Годрик исполнял также обязанности казначея.

Расположились на соломе. Хелье уснул сразу, и Дир вскоре за ним. Женщины некоторое время сплетничали и зубоскалили вполголоса. Годрик лег последним, обойдя селение, сбегав на проходивший вдоль реки хувудваг, осмотрев его, вернувшись и проверив запоры и ставни. Встал он раньше всех и вышел куда-то.

Хелье проснулся сразу за Годриком, дрожа от холода. Протерев глаза, он поднялся, походил по помещению, понаблюдал за спящими вповалку рядышком женщинами, выволок сверд, который захватил с собой из ладьи, из ножен, и вышел на воздух, чувствуя пустоту в душе и сердце, действуя просто по привычке.

Иллюзии по поводу мягкого климата в Земле Новгородской рассеялись. Какие-то южные ветры принесли в тот год в славянские земли тропический воздух, вскрыли реки, растопили Ильмер, обогрели и обласкали прибалтийские селения, и пропали, и теперь все возвращалось на круги своя. Стоял самый обыкновенный легкий и неприятный мартовский мороз. Вдоль берега прохаживался Годрик, изучающе разглядывая местную флору. Хелье кивнул ему, и Годрик махнул рукой, что совершенно не соответствовало его статусу дирова холопа.

— Только б река не замерзла до того, как доберемся до волока, — высказал он опасение, но особой озабоченности в его голосе не слышалось.

— Ты правда бритт? — спросил Хелье.

— Я правда бритт, — ответил Годрик. — Всем бриттам бритт. Волосами покрыт.

— А? — не понял Хелье.

— Не обращай внимания. Я рад, что ты с нами. А то Дир скучал все это время без друзей. Теперь ему будет веселее.

Некоторое время Хелье смотрел безучастно на ловатскую гладь.

— Заботишься о хозяине? — спросил он.

— Больше о средствах. Когда Дир скучает, он ест за десятерых. Столько еды уходит без толку. Еда — не развлечение.

Помолчав, Хелье ощутил, как на него накатывает страшнейшая тоска. Говорить было лучше, чем молчать.

— А как ты к нему попал? — спросил он.

— Он тебе не говорил? Росли вместе. С семилетнего возраста. В Ростове. Его отец купил моих родителей, и меня в придачу, в Манчестере. Люди мы не простые. — Помолчав, он добавил: — Мой прапрадед был конюхом у самого Ланцелота.

— Ланцелота? — Хелье смутно помнились легенды, старые, и, на его взгляд, глуповатые. Какой-то, вроде, круглый стол, но не в кроге, а в замке, какие-то витиевато и торжественно глаголющие герои и благородные женщины, коварные драконы, поездки за Граалем, волшебник со светящимся посохом, и совершенно специальный сверд со странным названием, с помощью которого можно было покорить весь мир несмотря на торчащие под боком безупречно функциональные римские легионы, обошедшие весь свет, контролирующие добрую половину обойденного, и ни разу не имевшие дела с драконами.

— Это который с женой конунга спал? — спросил он.

— Сам ты спал! — возмутился Годрик. — Никто с ней не спал! Все сплетни. Хорла, люди все время сплетничают, это просто верх неприличия!

— Что значит — никто? Конунг, надеюсь, все же спал с нею?

— Конечно спал. Но об этом не обязательно говорить вслух, это личное дело каждого, особенно если он конунг. Странные вы люди — скандинавы. Ничего святого у вас нет, и очень плохие манеры, очень. Дикие вы все. Датчане хуже всего, конечно, но новгородцы и ростовчане не далеко ушли.

— Ростовчане не скандинавы, — заметил Хелье. — Может, только частично.

— Все одинаковы, что скандинавы, что астеры, что ковши. Дикость.

— А римляне?

— Римляне цивилизованные. Этого у них не отнимешь. Гады, конечно, но цивилизованные.

— А греки?

— По-разному. Есть такие греки, с которыми и знаться-то противно.