Такое долгое странствие - Рохинтон Мистри

Сохрабу и велел сосчитать количество мест, куда он обращался ради никчемного, неблагодарного мальчишки, количество раз, когда он прикладывал руку ко лбу, складывал ладони и повторял: «сэр», «мадам», «пожалуйста», «большое вам спасибо».

– Сосчитай эти бланки, – сказал он, – а потом выбрось их ко всем чертям.

– Хорошо, – ответил Сохраб и, направляясь по узкому коридору в кухню, быстро перелистал их.

– Бессовестный пес, – скрежеща зубами, пробормотал Густад, прислушиваясь к шуршанию бумаг. Потом из кухни донесся шлепок бумаги о ржавое мусорное ведро, и Дильнаваз ринулась спасать бланки от соприкосновения с липкой грязью на дне ведра. Она спрятала их в арочном углублении, где до эры керосина и газа хранили уголь. Там же покоились и «отработанные» лаймы в ожидании морского погребения.

Глава седьмая

I

В понедельник, после очередной мучительной из-за москитов ночи, Густад рано отправился на работу. Утро было лучшим временем для встречи с управляющим, который, по мнению подчиненных, был человеком «жестко накрахмаленным», имелись в виду не только негнущиеся воротники, которые он носил независимо от жары и влажности. Но, подумал Густад, мистер Мейдон холоден, несговорчив и завязывает дурацкие узлы вокруг своей неподвижной шеи только ради беспристрастности, когда речь идет о делах банка. И если он хочет самодовольно держать в секрете свое имя, это тоже его личное дело.

Двадцать четыре года тому назад, когда Густад только еще поступил в банк, мистер Мейдон был помощником управляющего. Ходили слухи, будто тогдашний управляющий счел привычку мистера Мейдона нюхать табак отвратительной и приказал ему с ней покончить, несмотря на то что табакерка, из которой мистер Мейдон с безупречным изяществом извлекал понюшку, была сделана из золота восемьдесят восьмой пробы. Одно быстро привело к другому, и хотя никто точно не знал, что случилось, но попал в немилость и покинул банк именно управляющий. А мистер Мейдон немедленно сел в заветное кресло.

Старик, бывший вахтер, который теперь проводил все время сидя в тихом углу на табуретке, такой же шаткой, как и он сам, и не имел более ответственного занятия, кроме как пить чай стакан за стаканом или разносить его другим, утверждал, будто однажды невольно услышал это тайное имя. Этот бывший вахтер Бхимсен, который никогда не называл себя по фамилии (вероятно, у него ее и не было вовсе), любил вспоминать, как однажды случайно вошел без стука в кабинет управляющего в разгар его бурной ссоры с мистером Мейдоном. Случайно – потому что кто-то из них, разгорячившись, хлопнул линейкой по столу и нажал ею на кнопку звонка, которым обычно вызывали Бхимсена. Но было это так давно, что Бхимсен, помнивший само происшествие, имя, которое тогда услышал, забыл.

Однако сколь придирчивым ни было обращение мистера Мейдона с подчиненными, сердце его оставалось добрым. Он был до абсурда педантичен в отношении порядка на своем столе: календарь, подставка для ручки, стопка бумаги, лампа – все обязано было находиться на своих строго определенных местах. Когда Бхимсен бывал на мели, он приходил на работу утром пораньше, небритый и, вытирая пыль в кабинете Мейдона, все сдвигал со своих мест. Потом прибывал управляющий, замечал беспорядок и вызывал Бхимсена. За небрежным выговором неизменно следовали пятьдесят пайс – чтобы Бхимсен сходил в парикмахерскую, расположенную на первом этаже, и побрился; пятьдесят пайс Бхимсен благополучно прикарманивал, а вместо парикмахерской шел в туалет, где у него была заранее припрятана бритва.

– Отгул на полдня? – переспросил Густада мистер Мейдон. – В эту пятницу? – Он склонился над столом и сквозь очки в золотой оправе заглянул в календарь. – Гм-м-м. – Он поднял взгляд над золотой оправой и постучал пальцем по табакерке. – А зачем?

Человеку, не знакомому с манерой поведения мистера Мейдона, отрывистость его речи могла бы показаться грубостью.

Густад отвлекся от задумчивого созерцания великолепия кожаного кресла мистера Мейдона. Двадцать четыре года он завидовал человеку, занимавшему его, и в первые годы даже лелеял честолюбивую надежду когда-нибудь самому сесть в это кресло. Впрочем, он очень скоро осознал, что для него в нем места нет, учитывая всеобщую кумовскую схему назначения на должности и ухабистость дороги, по которой пошла его жизнь. История для Мейдона была у него готова:

– Мне нужно сходить к врачу. Нога снова дает о себе знать.

Прошлой ночью, лежа в постели и рассматривая разные варианты приемлемых в смысле правдоподобия предлогов, он поначалу хотел сказать, что ему нужно отвезти к врачу дочку, но быстро отверг этот вариант, опасаясь гнева Всевышнего или чего-то в этом роде, что могло бы и впрямь навлечь болезнь на его ребенка. Давным-давно бабушка наставляла его: существует сонм ангелов, которые время от времени прислушиваются к словам и мыслям смертных и исполняют их желания. Конечно, это не так часто случается, объясняла бабушка, потому что таких ангелов не много, но это и к лучшему, учитывая, как беспечно и бездумно люди порой разбрасываются словами. Но все равно очень важно следить, чтобы твои мысли всегда были добрыми, иначе какой-нибудь ангел может услышать твою дурную мысль и позволит ей сбыться.

– Что случилось с вашей ногой? – поинтересовался мистер Мейдон. Табакерка была уже открыта.

– Ничего нового, сэр, просто последствия несчастного случая девятилетней давности. – «Лучше я, чем дети», – промелькнуло у него в голове. – В результате…

– Я помню ваш несчастный случай. Вы тогда четырнадцать недель пробыли в отпуске. – Он снова посмотрел в календарь. – Какое время вам нужно?

– С часу дня, если можно. – Каждый раз, когда мистер Мейдон наклонялся вперед, воротник глубоко врезался ему в шею. Как он может терпеть это изо дня в день? Одно дело крахмал, но это же просто фанера.

– Вы вернетесь в офис после приема? – Табакерка придвинулась ближе. Большой и указательный пальцы, сложившись в щепотку, как насекомое, зависли над ее коричневым содержимым.

– Да, сэр, если прием закончится до шести часов; конечно, сэр.

– Прекрасно, – отрывисто сказал мистер Мейдон, и, словно эхо, так же отрывисто хлопнул закрывшийся календарь. Аудиенция была окончена. Не успел Густад и глазом моргнуть, как понюшка табака оказалась в правой ноздре начальника.

– Сердечно благодарю вас, сэр, – сказал Густад и захромал к двери. Когда он закрыл ее за собой, по близлежащим кабинетам разнеслась серия взрывных чихов. Не забывая хромать так, чтобы это было заметно, Густад пошел по коридору.

Преувеличенную хромоту ему предстояло имитировать до полудня пятницы, но это легче, чем изображать боль в горле или высокую температуру. Последнее было рискованней всего, потому что мистер Мейдон славился тем, что протягивал руку, притворно заботливо прикладывал тыльную сторону ладони