Французская политическая элита периода Революции XVIII века о России - Андрей Митрофанов

При этом среди сторонников радикальных политических преобразований не было единства мнений относительно России, а оценка, которую они давали правлению Екатерины II, строилась на фундаменте, заложенном просветителями, и зависела эта оценка от отношения того или иного автора к наследию философов. Для многих революционеров, разоблачавших «коварство» и «интриги» честолюбивой Екатерины и ее министров, эта ситуация заставляла искать выход из положения за счет отречения от «заблуждений» философов, в свою очередь якобы обманутых хитрой русской царицей.

Не меньший интерес представляют и образцы французской публицистики, создававшиеся в кабинетах дипломатов с целью дискредитировать политику русского двора. Русским послам приходилось внимательно следить за содержанием выходивших за рубежом сочинений о России, дабы своевременно извещать Петербургский двор обо всех критических выпадах против него в этой «войне перьев»[322].

По многочисленным оценкам современников, одной из наиболее гневных диатриб против политики российского двора и лично против Екатерины стала анонимная политическая брошюра, вышедшая в 1789 г. на французском языке под довольно длинным заголовком: «Об угрозе политическому балансу Европы или рассмотрение причин, разрушивших его на Севере со времени восшествия Екатерины Il на российский престол»[323]. Перед Малле дю Паном стояла нелегкая задача: опровергнуть идеализированный образ российской императрицы и усилить ее негативный образ. В отличие от большинства поклонников прогрессистского мифа о России, публициста мало занимали общефилософские рассуждения. Он стремился максимально заземлить образ Екатерины II, чтобы, опираясь на конкретные факты, развенчать образ «просвещенной правительницы».

Малле дю Пан не был оригинален в том, что касалось выбора сюжета для критики, им становится дворцовый переворот 1762 г. Хотя сведения о тех событиях и о роли в них самой императрицы уже четверть века были вполне доступны просвещенному европейскому читателю, поскольку «Анекдоты о революции в России 1762 г.» К.-К. Рюльера ходили в рукописных списках, открыто обвинять российскую государыню в убийстве мужа никто не решался. И только во время Революции, вскоре после смерти Рюльера в 1792 г., некоторые из его записок о России (впрочем, не посвященные дворцовому перевороту 1762 г.) увидели свет «при содействии» революционных властей[324], а уже через пять лет - при Директории - были опубликованы и сами «Анекдоты».

Согласно самому Рюльеру, он описал восшествие Екатерины на престол, чтобы ввести в рассказ об этом ужасном событии все «обстоятельства, иногда смешные, относящиеся к обычаям русского народа». Рюльер подробно описывал сцену убийства Петра III: «...трое из сих убийц, обвязав и стянувши салфеткою шею сего несчастного императора, между тем как Орлов обеими коленями давил ему грудь

и запер дыхание; таким образом, его задушили, и он испустил дух в их руках. Нельзя достоверно сказать, какое участие принимала Императрица в этом приключении, но известно то, что в тот день, когда это случилось, Государыня садилась за стол с отменной веселостью...»[325] По мнению Рюльера, власть фаворитов при императрице была огромной, но ее положение на троне несколько лет оставалось нестабильным, вплоть до смерти последнего претендента на престол - свергнутого еще в 1741 г. Иоанна Антоновича: «Кровавый переворот окончил жизнь Иоанна, и императрица не опасалась более соперника, кроме собственного сына, против которого она, казалось, себя обеспечила, поверив главное управление делами графу Панину, бывшему всегда его воспитателем. Доверие, которым пользовался этот министр, противопоставлялось всегда могуществу Орловых, поэтому двор разделялся на две партии - остаток двух заговоров, и императрица посреди обеих управляла самовластно с такой славой, что в ее царствование многочисленные народы Европы и Азии покорились ее власти»[326].

Вполне вероятно, что Ж. Малле дю Пан был знаком с текстом Рюльера. Он также с большим пиететом относился к покойному Петру III и даже об известной страсти царя к прусской армейской дисциплине и персоне Фридриха Великого писал, что «это была мания простительная: [царь. - А. М] восторгался качествами человека, показавшего столько мудрости и отваги, а это чувство [почитания. - А. М.] так редко встречается среди венценосных особ...»[327]. Характеризуя внука Петра I, публицист рисовал почти идеальный образ просвещенного государя: «Добрый друг, хороший отец, снисходительный супруг, но слишком слабый и доверчивый, слишком открытый с предателями, которым он расточал свои милости; в завершение шести месяцев [своего правления. - А. М.] он подвергся такому обращению, которое едва ли можно было бы оправдать даже десятью годами преступлений и тирании»[328].

Под виртуозным пером памфлетиста последнее пристанище свергнутого Петра III в Ропше превращается в «склеп», а занявшая его трон супруга, озабоченная укреплением собственной власти, старается с помощью празднеств и фейерверков отвлечь внимание подданных от финальных сцен этой семейно-государственной драмы: «В тот же вечер император был заключен в Ропшинский замок. В момент, когда ее супруг входил в этот склеп, императрица ошеломляла Петербург грохотом торжественного великолепия»[329].

Малле дю Пан использовал разные источники сведений о событиях 1762 г., в том числе и официальные российские документы. Анализируя историю переворота, он уделил значительное внимание обвинениям, выдвинутым против Петра в Манифесте о восшествии на престол Екатерины II: «В манифесте от 28 июня государя обвинили в желании поколебать основы православной религии и в том, что он дал повод опасаться, что она будет заменена иностранной религией. Самый крайний фанатизм мог продиктовать это обвинение. Петр проявлял терпимость [ко всем конфессиям. - А. М.]; он построил для своих немецких солдат лютеранскую часовню в Ораниенбауме... Его терпимость являлась следствием того примера, что подавали все мудрые государи его времени, и следствием прогресса разума. Когда Иосиф II объявил свободу вероисповедания протестантским общинам в своих государствах, никто из его близких не подумал оспаривать у него власть под предлогом того, что он расшатывает господствующую религию. Сама религия не имела никакого отношения ни к секуляризации монастырей, ни к уменьшению числа икон, которым простой народ поклонялся и к которым обращал свои просьбы. Там это были только реформы религиозного обряда, но вовсе не посягательства на основы самой религии»[330].