Триумфатор - Ольга Игоревна Елисеева

После подлости, которую ему устроил Сенат, он хочет только отомстить. Украсить головами врагов алтари на перекрестках улиц. Все предали, все, особенно те, кого он сам выкармливал с руки. Головы этих – в первую очередь.

Авл почувствовал, что его охватывает ярость. Перед глазами свет сжался в белый, пульсирующий жгут. Снова он уши не развесит. Не будет полагаться на людей, просто потому что они притворяются.

Как не доверять Юнии? И как ей доверять? Ведь не может же человек, хуже – женщина – просто так по-хорошему относиться к другому, к тому, кого встретила первый раз в жизни! Ей явно что-то нужно. Рассчитывает, что будет потеплее?

– Все жены льстивы и коварны, – внушала Карра, заглядывая в душу темными, без искорок, глазами. – Вероломны в самом естестве. Не могут устоять и, ради минутного удовольствия, бросят и предадут даже тех, кто годами был рядом. Кто дарил только радость и защищал, кого, казалось, еще вчера любили. Такие мы все.

Тварь раскидывала ноги и вновь пыталась оседлать Авла. Он уже почти не сопротивлялся, потому что и сам так думал о слабой половине человечества. Всем слабы. Не только мышцами, но и сердцем. Ведь сердце – мышца, не более.

– Мы все очень слабы, – подтвердила тварь. – «Ни одна женщина не достойна твоего внимания. Ты – лучший!» – Это были уже слова матери, всплывшие в его сознании. – А все почему, – продолжала Карра. – Слишком чувственны и чувствительны. Слишком себе на уме. Живем не головой, а минутным хотением. Никогда не скажем: «надо», «нет», «должна». А только «хочу». Вместо воли – застывшее месиво из крови доверившихся мужчин.

«Стоп. Это ведь мои мысли», – поразился Авл. Почему тварь говорит его собственными словами? Гомера цитирует? Расковыривает самое больные воспоминания?

«Уходи, – взмолился Авл. – Я больше не могу».

– А мне любопытно, – фыркнула Карра, – любопытно, как ты себя поведешь, когда «не могу» кончится? Когда ты сорвешься.

«Не сорвусь», – пообещал себе проконсул и, нарочно отвернувшись от твари, углубился в чтение свитка Юнии.

Карра, между тем, устроилась за ним, глядела через плечо, пыталась комментировать. Он ее не слушал. Накручивала на палец его седые волосы. Лишь бы отвлечь. Мартелл не отвлекался.

Постепенно от чтения он согрелся душой, как в теплом коконе, вспомнив манеру Юнии говорить, ее интонации и жесты. Глянул назад, а там никого нет. Ушла дрянь. Ушла! Может, сплясать?

Только теперь его поразила мысль: Карра же не умеет читать. Едва по-лацийски говорит, темная горская баба. Как же она могла что-то разбирать в тексте Юнии? Значит, снова его мысли? Злая, мучающая проконсула покойница только озвучивает их. Запугивает и истязает без того запуганную и истерзанную душу.

⁂

Папея словно задалась целью доказать мужу, как бы далеко тот ни был, что его взлет – не более чем дело рук её семьи. Именно ей проконсул обязан всем. Всем и точка.

Год назад он впервые сумел выговорить то, что давно вертелось на языке: «Мы в тягость друг другу. Давай разведемся. Ты свободна, и я свободен».

Оказалось, что все не так просто. Если раньше держали дети, то теперь, когда они выросли, – имущество. В молодости, когда Марсий и Сол оспаривали друг у друга власть, а он только еще шел к победам и опасность увидеть свое имя в проскрипционном списке нависала над ним Дамокловым мечом, он имел глупость рассовать свое имущество Папее и ее родне – все, что привозил из каждого похода, записывалось на нее. Так было и потом, когда диктаторы сгинули, а спокойствие так и не наступило.

Теперь проконсул – нищий, остался голым, как в бане. Обидно, но ничего не сделать. Зато Папея могла вволю тратить его деньги, да еще корчить недовольную мину: мало, разве так живут матроны ее уровня?

Зла не хватало! Но денежный аркан жена захлестнула на его горле куда крепче любовного.

«Нет», – было тогда ее ответом. Развод ударит по статусу семьи, отпугнет от дома потенциальных женихов для дочерей. Уронит ее саму в глазах публики. Она вовсе не готова дать ему юридическую свободу. Пусть довольствуется фактической, как делает она сама. В противном случае с ним ничем не поделятся.

«Ты нищий, – заявила ему в лицо Папея. – Надо было думать, что подписываешь».

Разве он тогда знал! Теперь Авл и под пытками не рассказал бы сторонним людям, что его так унизили в собственной семье. Было стыдно, и за это он еще сильнее ненавидел Папею. Вот ведь дрянь! Всю жизнь тянула из него деньги, и теперь не унялась. Впилась, как пиявка.

Что до самой супруги проконсула, то она ценила каждый свой жест и каждое слово. Тем более хвалила себя за твердость: не испугалась грозных слов Мартелла, его вечно нахмуренного сурового лица, седых насупленных бровей, не позволила сбить себя с толку. Брак – это договор двух разных людей с разными интересами. Договор их регулирует и не позволяет сторонам ущемлять друг друга. Авл когда-то повел себя неблагоразумно, отдал богатства, полагаясь на слова и уверения. Виновата ли она в такой непредусмотрительности?

С другой стороны, кто его поднял из грязи до консульских высот? Ведь всякий успех только тогда успех, когда должным образом подан. Что толку в победах, если о них не станут трубить на каждом шагу?

Цыцере матрона платила собой. Что же до Фламма, то здесь предстояло раскошелиться. И не только ради самого гладиатора, а для всех, кто будет прославлять по перекресткам будущего рудиария, которому до свободы – один бой.

Папея подсчитала, что если самому Фламму полагалось пять сотен сестерциев, то на остальное – надписи красной краской у городских ворот, на стенах домов и даже на надгробиях, объявление о программе игр, на флажки и плакаты рабам, которые выкрикивали имя бойца, «приводящего в восхищение все концы вселенной», уличным глашатаям, и, наконец, на прощальный пир, последнюю трапезу перед состязанием – на все это уйдет около полутора сотен.

Знал бы Авл, на что тратятся его деньги! На него, любимого. Для себя не жалко. Ведь при каждом удобном и неудобном случае поминалось, что бои устроены в честь побед проконсула в Болотных Землях.

Не важно, что никаких побед пока не было. Будут. Важно говорить. Проконсула хвалили, ему сочувствовали. Папея не сомневалась, что муж доставит лавр на кончике меча. Она обрекла богов на помощь Мартеллу, заранее благодаря их как бы за оказанные услуги и принося богатые жертвы. Этому трюку научила ее та же ведьма, что вручила восковую фигурку Авла: «Ты не просишь, а обязываешь богов, дарами и славословиями. Благодаря заранее, ты лишаешь их выбора, накидываешь на них недоуздок – чтобы освободиться от него, они должны сделать так, как ты хочешь».

Вот и выходило, что сейчас Папея просто дразнила, провоцировала будущее, и оставалась твердо уверена в поддержке небожителей.

Пришлось заплатить и ланисте, хозяину школы эдилу Весбину Церту. Конечно, Фламм не сказал ему ни слова о том, сколько получит сам. Поэтому эдилу хватило и сотни. Тот был скрупулезен и пересчитал все монеты, повторяя, что его рано разбудили и что сестерции, как женщины, любят, когда их трогают, – тут ланиста бросил насмешливый взгляд на Папею. Та назвала его в душе «грязным фавном», но вслух ничего не сказала. Хотя очень хотелось выцарапать глаза, чтобы не смел поднимать их выше ее сандалий.