Сорок правил любви - Элиф Шафак

А теперь дервиш убеждает меня, что я чиста, как весенний ручеек. Это звучало как плохая шутка. Я попробовала засмеяться, но вместо этого едва не разрыдалась.

— Прошлое — это водоворот. Если ты позволишь ему затмить настоящее, оно увлечет тебя на дно, — сказал Шамс, словно прочитав мои мысли. — Время — лишь иллюзия. Тебе всего-то и надо — жить настоящим мгновением. Только это имеет значение.

С этими словами он достал из внутреннего кармана шелковый платок.

— Возьми его, — произнес он. — Один хороший человек дал мне его в Багдаде, но тебе он нужнее. Он будет напоминать тебе о том, что у тебя чистое сердце и что в сердце ты носишь Бога.

С этими словами дервиш взял палку и встал, собираясь уходить.

— Вот только тебе необходимо покинуть дом терпимости.

— Как? Мне некуда податься.

— С этим сложностей не будет, — произнес Шамс, блеснув глазами. — Не беспокойся о дороге, на которую я зову тебя. Вместо этого подумай о своем первом шаге. Он самый трудный. Но стоит сделать первый шаг, и дальше все пойдет само собой. Не плыви по течению. Будь сама течением.

Я кивнула. Мне не надо было ни о чем спрашивать Шамса Тебризи. Я поняла, что это было его очередное правило.

17 октября 1244 года, Конья

Балагуря и потягивая вино, я просидел до полуночи, потом выпил последний стакан и отправился восвояси.

— Помни, что я тебе сказал, — напутственно произнес Христос, помахав мне на прощание рукой. — Придерживай язык.

Я кивнул, чувствуя себя счастливым оттого, что у меня есть друг, который беспокоится за меня. Однако стоило мне выйти на темную пустынную улицу, как меня охватила усталость, и я пожалел, что не прихватил с собой бутыль с вином на дорожку.

Под стук своих башмаков по камням я думал о людях из сопровождения Руми. Мне стало страшно, едва я вспомнил недобрый огонь в их глазах. Если я что-то и ненавидел в жизни, так это ханжество. Столько раз на многие годы меня поносили очень правильные люди, что от одного воспоминания о них у меня мурашки побежали по спине.

Стараясь не думать об этом, я пошел дальше и свернул в маленькую улочку. Здесь было еще темнее из-за деревьев с широкими густыми кронами. К тому же луна неожиданно спряталась за облаком, оставив меня в непроглядной тьме. Совершенно случайно я заметил двух стражников, шедших мне навстречу.

— Салям алейкум, — проговорил я излишне весело в попытке скрыть обуявший меня страх.

Стражники не ответили на мое приветствие. Вместо этого они спросили, что я делаю на улице в столь поздний час.

— Иду, — промямлил я.

Мы стояли рядом в полной тишине, нарушаемой лишь далеким воем собак. Один из стражников принюхался.

— От него воняет, — возмущенно сказал он.

— Да, от него несет вином, — подтвердил второй. Я решил, что беды не будет, если я немного пошучу.

— Не тревожьтесь. Вонь всего лишь метафорическая, поскольку мусульманам разрешено пить лишь метафорическое вино, вот и запах исключительно метафорический.

— Какого дьявола он болтает? — пробурчал первый стражник.

В эту минуту луна вышла из-за облака, осветив все кругом нежным бледным светом. Теперь я увидел лицо мужчины. Наверное, его можно было бы даже назвать симпатичным, если бы не ледяной взгляд и неприятная ухмылка.

— Что ты делаешь в такой поздний час на улице? — повторил свой вопрос стражник. — Откуда и куда идешь?

Этого я не мог выдержать: — Ты задаешь мне слишком сложные вопросы, сынок. Знай я ответы, разрешил бы тайну нашего пребывания во вселенной.

— Смеешься надо мной, тварь? — завопил стражник, и, прежде чем я успел что-то сообразить, он с шумом рассек воздух кнутом.

Это была такая очевидная показуха, что я не выдержал и хмыкнул. И тогда он ударил меня кнутом в грудь. Да так сильно, неожиданно и больно, что я потерял равновесие и не устоял на ногах.

— Это научит тебя хорошим манерам, — произнес стражник, перекладывая кнут из одной руки в другую. — Тебе разве неизвестно, что пьянство — самый большой грех для мусульманина?

Даже когда голова у меня едва не раскалывалась от боли и я ощущал во рту теплый вкус собственной крови, мне было почти невозможно поверить, что меня посреди улицы избивает молодой человек, годящийся мне в сыновья.

— Давай бей меня, — попытался крикнуть я. — Если Божий рай для таких, как ты, то лучше мне гореть в аду!

В ярости стражник стал избивать меня. Я закрывал лицо руками, но это не помогало. Веселая старинная песенка припомнилась мне, и я стал напевать ее разбитыми губами. Стараясь не показывать, как мне плохо, я пел ее все громче и громче с каждым ударом кнута.

Поцелуй меня, любовь моя, сердце мне обожги,

Губ твоих вино, пьяни меня, голову мне кружи.

Однако это лишь усиливало ярость стражника. Чем громче я пел, тем сильнее он бил меня. Никогда бы не подумал, что в одном человеке может быть столько злости.

— Хватит, Бейбарс! — услышал я испуганный крик второго стражника. — Остановись!

Так же неожиданно, как началось, избиение прекратилось. Мне хотелось что-нибудь сказать им напоследок, но во рту было столько крови, что я не мог выговорить ни слова. У меня болел живот, и, прежде чем я успел понять, что происходит, меня вырвало.

— Ты конченый человек, — сообщил мне Бейбарс. — Но тебе надо винить только себя за то, что я с тобой сделал.

Стражники повернулись ко мне спинами и зашагали прочь во тьму.

Не знаю, как долго я пролежал на земле. Может быть, пару минут, а может, и всю ночь. Время потеряло свой смысл, как, впрочем, и все остальное. Луна вновь скрылась за облаком, оставив меня в полной темноте. Я находился между жизнью и смертью, и мне уже все было безразлично. Потом оцепенение стало проходить и сделалось мучительно больно. Боль наплывала волнами, в голове шумело, все тело жгло как огнем. И я завыл, как раненое животное.

По-видимому, я потерял сознание. Когда же очнулся, штаны мои были мокрыми и от них воняло мочой. Тело все еще отчаянно болело. Я стал молиться Богу, чтобы Он прибрал меня или дал мне выпить вина, и тут услышал приближающиеся шаги. Сердце у меня стремительно забилось. Кто это? Уличный мальчишка?

Грабитель? Или убийца? Но я подумал: а чего мне, собственно, бояться? В таком состоянии ничего хуже уже и быть не может.

Из темноты показался высокий худой безбородый дервиш. Опустившись возле меня на колени, он помог мне сесть. Он назвался Шамсом Тебризи и спросил, как зовут меня.

— Сулейман-пьяница из Коньи, — к твоим услугам, — произнес я и выплюнул выбитый зуб. — Приятно познакомиться.

— Ты истекаешь кровью, — сказал Шамс, отирая кровь с моего лица. — И кровь течет не только снаружи, но и внутри.