Колумбийская балалайка - Александр Логачев

Наконец четверка гребцов снова взялась за «весла». Вова в наброшенном на голову полотенце, из-под которого он угрюмо следил за перемещениями плавника, походил на измученного несчастиями бедуина, жертву пустыни. Плавник обогнал лодку, пересек ее курс метрах в двадцати пяти и исчез под водой.

Несмотря на то что Татьяна продолжала задавать ритм, механическим голосом произнося «и-раз, и-два», слаженность в действиях гребцов пропала. А когда темный треугольник ушел под воду, они бросили грести. Алексей и Борисыч, продолжая работать досками, убеждали Любу и Михаила не останавливаться… Но и им передалась общая тревога. Все пересели с бортов на днище и оттуда, приподнявшись, насколько позволяла неустойчивая «почва» их суденышка, напряженно озирались. В руках Михаила вновь появился автомат. Борисыч ограничился тем, что придвинул оружие поближе и положил ладонь на приклад.

— Хоть бы не нырял, сучара, — процедил Алексей.

На самолет, продолжавший эскортировать их с воздуха, по-прежнему выдерживая безопасное расстояние, никто уже не обращал внимания.

— Нет, сеньор, не добрались. Они вроде бросили грести. Вроде стоят на месте. Сейчас уже плохо видно. На новом заходе постараюсь разглядеть точнее.

Пилот развернул машину, чтобы снова пронестись над зеленой точкой в океане, которая при приближении оборачивалась лодкой с людьми, и в течение нескольких секунд можно было даже углядеть, чем те занимаются. А потом — опять на новый круг. Пилоту изрядно надоела эта карусель, эти лодки и эти русские. Утешиться можно было тем, что топливные баки не бездонны, а дозаправлять его в воздухе никто не будет (не операция «Буря в заливе» у них, а у него не «Фантом»). И еще тем, что переработку ему оплатят. Правда, никто ничего не обещал (Маэстро сказал: «Лети», — он и полетел, без капризов и торговли), но дон Мигель слыл человеком порядочным в оплате труда тех, кто на него работал. И не первый раз он, в конце концов, имеет дело с Маэстро, чтобы сомневаться в получении сверхурочных.

— «Акрил», это «Кондор». Я над ними. Да, я не ошибся, стоят на месте… Выдохлись, наверное.

— Сколько до берега?

— Полкилометра, может, чуть меньше.

— Отлично, «Кондор». Корабль уже вышел. Так, смотришь, мы еще в море их прихватим…

…Он появился снова в двух десятках метрах слева и двигался параллельным курсом. Маленький треугольник на глазах вырастал, выходя из волн. Плавник невыясненной рыбы. Он поднялся настолько, что показался бугор спины. И опять рыбина погрузилась в среду обитания, оставив на поверхности едва заметное острие плавника.

— Может, поплывем, мальчики? Не могу я тут больше! На землю хочу скорей, — взмолилась Люба.

— Ну, и сколько будем таращиться? — подхватил тему Алексей. — Пускай крутится, хрен с ней!

Алексей не исключал, что ими заинтересовалась именно акула. Хотя и не факт. Плавник вроде такой, какой он видел у акул. И круги наматывать — это, он слышал, как раз из акульих повадок. Ну и что, с другой-то стороны? Надо же ей где-то плавать, вокруг чего-то. Зачем обязательно нападать? И не припоминает он что-то достоверных историй, когда акулы атаковали бы лодки. Пловцов — да, понятно, можно сказать, святое дело. А вот плавсредства?.. Всякие байки не в счет. Это от киношников. С их «Челюстями» и прочим. Где рыбы величиной с самосвал перетягивают катер с не меньше чем в четыреста лошадей мотором. Надо же напугать зрителя. И потом: разновидностей этих акул — до дуриков. Среди них людоедов — раз-два и обчелся, основная масса не опасна для человека, жрет себе рыбешку и о большем не мечтает. И поди определи по одному плавнику, из какого эта дура вида. Даже какого размера, неизвестно. Так чего, спрашивается, бояться?..

Однако даже свой собственный страх он не мог задавить вроде бы здравыми рассуждениями. Низ живота холодел, а позвоночник превращался в негнущийся железный стержень всякий раз, когда плавник начинал двигаться в их сторону… Но долее торчать на одном месте было никак невозможно.

— Пускай крутится, — повторил Алексей. — Гребем.

Раньше, чем они успели вновь взяться за доски, темный треугольник, похожий на парус крупной модели корабля, повернулся к ним ребром и пошел курсом на лодку — уверенно по прямой, не сворачивая. Им показалось — понесся на них.

Акула была тупа. Как и все ее сородичи. Желудок с зубами. Убогий мозг делил мир на две части: еда и не-еда. Еда была меньше акулы, темнее, чем мир вокруг, и по-особому двигалась. Еда иногда пахла заранее, издалека. О, этот запах — лучшее, что встречалось в мире. Он говорил: перед тобой еда. Запах слышался тогда, когда от еды отделялись темные пятна. Иногда всего лишь точечки, сразу сливающиеся с миром, иногда огромные разводы, толчками выходящие из еды и тянущиеся за ней следом. И всегда еда пахла так, когда попадала в пасть… Остальное в мире — нееда.

Вся акулья жизнь сводилась к тому, чтобы отличить еду от нееды. И, отличив, еду сожрать. В мире имелся один запрет: заглатывать нееду нельзя. Почему и отчего — акулу не интересовало. Еду — можно, нееду — нельзя. И все. Но чтобы разобраться, чтобы не ошибиться, приходилось подолгу кружить. Хорошо, когда еда пахла. Тогда можно было заглатывать сразу, ошибок не бывало. Если не пахла, то надо было ждать и кружить. Потому что иногда то, что не пахло и вело себя как нееда, вдруг оказывалось едой.

Акула не знала вкуса. Еда «человек» не отличалась для нее от другой еды. Она чувствовала только пустоту в брюхе и изредка не чувствовала ее. Пустота в брюхе — плохо, брюхо полное — хорошо. А сейчас было пусто и плохо.

То, находящееся на самом верху, было темнее, чем мир, и двигалось. Но двигалось не как еда. И оно было большим. Встречалась в мире и такая большая еда. Еще случалось, от большой нееды отделялась еда. Надо кружить и ждать. Сейчас, издали, запах не ощущался. Надо кружить и ждать. Но запах можно учуять вблизи. Так уже было. Иногда дотронешься до нееды, и, о чудо, появляется запах…

* * *

Завершив очередной сеанс радиосвязи, Дон Мигель переключил тумблер в положение «выкл».

— Любопытно, любопытно… — Его пальцы забарабанили по столу. — А, Диего? Почему они вдруг бросили грести, как думаешь? Внутренние разногласия?

Диего Марсиа подошел к столу, сбил пепел с сигареты в пластмассовую пепельницу с надписью «Эйр-Франс».

— Думаю, просто устали.

— Один устал, другой выдохся, но не все же! Их шестеро. Странное поведение… — Дон Мигель взял в руку бокал с пивом, который перенес в аппаратную с террасы и все никак не мог допить. — Охватило общее уныние? Поняли безнадежность своего положения?.. И вообще, Диего, странная компания, весьма странная…

— Но не настолько странная, Мигель, чтобы морить себя из-за них голодом. Пойду скажу Нуньесу, чтобы принес что-нибудь. Не возражаешь?

Он не вглядывался с орлиным усердием, стараясь разобрать, чем именно развлекают себя эти русские в лодке. Зачем ему? Бросил взгляд — на месте? на месте! стоят? стоят! — ну и достаточно, пора на новый круг. Левый поворот сегодня, чувствуется, он отшлифует до идеала, до стойкой ненависти к левым поворотам, до ночных кошмаров с участием левых поворотов. Ну, Маэстро, спасибо, подбросил работенку.