Падение полумесяца - Владимир Поляков

Два раза намекать на то, что разговор закончен, посланцу Палеологов не потребовалось. Очередные, уже завершающие, славословия, низкие поклоны… всё. Закончилась, финита ля не пойми что, скорее уж первый акт представления. И ядовитый комментарий Лукреции.

— Эти Палеологи, если понадобится, готовы торговать всем. Престолами, сторонниками, даже родной кровью. Сруби ты завтра напоказ голову брата Софьи на римской площади — Софья даже не подумает прекратить переговоры. Сочтёт малой и приемлемой платой. Будь ты или Джоффре не женаты, она бы любую дочь постаралась как дар преподнести.

— Как это всё… грязно, — поморщилась Хуана. — И этот Еропкин, он так похож по повадкам на гранадских мавров. Я помню, ещё тогда, когда была совсем юной. Но в нём нет мавританской или иной крови. Почему тогда?

— Яд, очаровательная ты моя. Но не тот, который убивает тело, а иной. Яд византийства, что поражает душу, делая её столь же мелкой, склизкой и подлой, как у самих византийцев, варившихся в этой отраве целыми веками. Увы и ах, но византийцы давно и окончательно перестали быть теми, кем были в начала — частью Рима, частью Европы. Когда принимаешь и делаешь частью души образ мыслей и восприятие мира. свойственное иным, совершенно чуждым народам… Результат ты только что видела. Если хочешь, могу показать, что собой представляет Андрей Палеолог.

— Узник в подземелье. Фу, — скривилась испанка. — Мне такое не нравится.

— Чист, относительно опрятен, ни разу не покалечен, да и голодом его никто морить не собирался, — возразил я. — Были, признаться, мысли удавить по тихому сразу после того, как были выжаты все на тот миг ценные и нужные сведения. Однако… Трезвый расчёт возобладал над эмоциями.

— Ты иногда такой выдержанный, Чезаре. Я даже завидую.

Завидует она, ага. Лукреция на минувшие года научилась очень хорошо играть словами, интонациями, да и язык тела освоила так, что просто ой. Настоящая королева, пусть пока и относительно юная. А уж что будет лет через пять-семь, когда окончательно расцветет физически и умственно, достигнет, так сказать, совсем высокого уровня? Ужас и мрак… для всех врагов Борджиа. Зато для меня так и останется действительно близким человеком, которому можно не просто доверять, но доверять практически абсолютно. Одной из очень и очень немногих в этом мире. Да и в том таковых людей было… по пальцам одной руки пересчитать.

Эх, нахлынуло прямо. Я про воспоминания о минувшем, ведь только в воспоминаниях и осталось то, что пережил человек, давно отбросивший своё настоящее имя и накрепко слившийся с прозвищем Кардинал. Мда, было дело, было.

— А ты не завидуй, сестрёнка. Лучше помоги мне мою милую супругу убедить, что для королевы ничуть не вредно, а полезно и даже небезынтересно владеть такой штукой как пистолет. И вообще быть поближе к тому, что может помочь в трудный момент жизни.

— А сам что, неужели красноречия не хватает?

— Хватает, — поневоле улыбаюсь, глядя на Хуану, понимающую, что сейчас её вновь будут мягко, нежно и со всей любовью склонять к принятию новых для неё и очень уж радикальных для испанского придворного воспитания концепций. — Просто я всю силу оного красноречия использую несколько в ином направлении. Более личном, которое за закрытыми дверями большей частью происходит.

— О-о! Я уже очень-очень заинтересована. Хуана, может между нами, девушками, скажешь, что там мой очень искушённый в таких делах братец возжелал от тебя получить? Или чему захотел научить?

Вот и ладненько. Тут главное перевести тему на ту, которую две мои прекрасные дамы способны обсуждать долго, с чувством, с расстановкой и с немалым удовольствием. Лукреция это даже не скрывает, а вот Хуана… эта продолжает мило краснеть, стесняться, но шаг за шагом таки да сбрасывает с себя оковы сурового воспитания, приобщаясь к куда более раскованному поведению тут, в Риме. Более того, среди Борджиа, которые получили мощную такую прививку родом из начала следующего тысячелетия. А я с удовольствием послушаю, почти не вмешиваясь в разговор. Так оно и лучше, и интереснее, и для расслабления нервов самое оно. Свежий воздух, крики чаек, дерущихся меж собой за добычу, плеск волн за бортом. Благодать да и только!

Османская империя, Стамбул, район Ускюдар, август 1497 года.

Какое качество является одним из важнейших для того, кто давно и прочно встал на дорогу предательства? Правильно, развитое чутьё на опасность и умение распознавать приближающуюся угрозы, пока она ещё не стала непреодолимой. Барон Клод дю Шавре, он же теперь отзывавшийся на имя Умара аль-Хадида, считал себя человеком осторожным и весьма предусмотрительным. А ещё умеющим чувствовать, где именно ему будет лучше и выгоднее находиться.

Потому он уже довольно давно и покинул Францию. Долги, вражда с несколькими куда более сильными и знатными аристократами, всё увеличивающая опасность остаться даже не разорённым, а просто убитым. Вот и подался Клод дю Шарве туда, где, как он думал, его уж точно никто не достанет — в Османскую империю. Почему именно туда, а не в одну из христианских стран? Да просто именно османам ему было что продать. Не то, что можно пощупать, а слова. Важные, нужные… и к тому же он уже не раз к тому времени нашёптывал на ухо знакомым османским торговцам кое-что важное о происходящем как в королевстве, так и на королевском флоте. А всё, что касалось флота, османов очень даже интересовало.

Сомнения, сожаления? Подобными мелочами барон дю Шавре никогда не забивал свой разум. В отличие от меры своего благосостояния и удобства. Вот так и оказался в Османской империи, через старых знакомцев постепенно выдав всё действительно ценное и важное, что только знал. А что до жизни в окружении магометан и необходимости принять их веру… касаемо этого он тоже не стал страдать. Единственное, что оговорил — отсутствие одной маленькой, но болезненной операции, которую всем верующим в Аллаха делают ещё в глубоком детстве. Ему подобное было не нужно, а испытывать довольно сильную боль — нет уж, это не к нему.

Зато что оказалось по нему, так это возможность, пользуясь своим довольно острым умом и знаниями о Франции и иных европейских странах, хорошо зарабатывать, оказывая услуги тем, кто готов был платить. Какого рода? Посреднические, конечно, ведь далеко не все и не всегда готовы были иметь дело именно с османами. Да и не везде эти самые османы могли проникнуть, не вызывая серьёзных подозрений. А он, французский аристократ, умеющий правильно себя вести, казаться своим, а ещё подмечать нужное и в нужный момент воспользоваться увиденным, становился почти что незаменимым. Вот и носило бывшего барона то во Францию, то в италийские государства, то и вовсе в испанские земли. А уж будучи в тех или иных местах позаботиться о том, чтобы доставить в порт, к ожидающему его кораблю, выгодные для перепродажи товары — это как Христос, так и Аллах велели. Вместе или же по отдельности, такими вопросами дю Шавре и не пытался задаваться.

Шло время, росло богатство, вокруг предавшего кровь, родное государство, веру и вообще всё француза собралось достаточное число зависящих от него людей. Не верных, а именно зависящих, тут Клод дю Шавре не собирался впадать в не свойственную себе доверчивость. Понимал, что не ему рассчитывать от других на то, о чём сам имел сугубо умозрительное представление.