Религия для атеистов - Ален де Боттон

Барельефы кафедрального собора Святого Мартина в Утрехте, изуродованные во время иконоборчества реформаторов в шестнадцатом веке.

Протестанты выставляли ограничения своим архитекторам, требуя создания строгих и простых ангаров, способных укрыть прихожан от непогоды, чтобы те читали Библию, не отвлекаясь на особенности самого здания.

Прошло немного времени, и католицизм перешел в наступление. После Тридентского собора в 1563 году папа опубликовал Декреты Тридентского собора и «Тридентское исповедание веры», где, в частности, утверждалось, что, несмотря на нечестивые заявления протестантов, соборы, скульптуры и картины являются неотъемлемой частью задачи, решение которой позволяет наставлять верующих и поддерживать у них привычку помнить и постоянно мысленно повторять символы веры. Вместо того, чтобы отвлекать, культовая архитектура служила напоминанием о священных истинах: была чем-то вроде религиозных стихов, исполненных в камне, дереве и фрагментах цветного стекла. Чтобы довести до верующих этот аргумент, католическая церковь развернула обширную программу строительства и украшения. Рядом с невзрачными безликими залами, где собирались протестанты, поднималось новое поколение соборов, призванных вдохнуть жизнь в пошатнувшуюся веру. Потолки расписывались образами небес, в нишах толпились святые, стены над фресками, изображавшими чудеса слуг Христовых, украшала лепнина.

Слева: церковь в замке Хартенфельс, Торгау (1544). Справа: церковь Во Имя Иисуса, Рим (1584).

Чтобы оценить эстетические разногласия, благодаря которым между двумя христианскими конфессиями разверзлась пропасть, достаточно сравнить раннюю протестантскую церковь в замке Хартенфельс в Торгау, Германия (1544) с уникальной фреской («Триумф имени Иисуса») на плафоне римской церкви Во Имя Иисуса/Chiesa del Gesu (1584), где написанные особым образом плоскостные фигуры создают иллюзию, что они парят под потолком и даже отбрасывают на него тень.

2

Отстаивая важность архитектуры, католицизм приводит довод, и трогательный и тревожный одновременно. Суть его сводится к тому, что мы страдаем повышенной чувствительностью к окружающему миру и подвергаемся воздействию всего попадающегося нам на глаза, и эту нашу чувствительность протестантизм предпочитает либо не замечать, либо не принимать во внимание. Католицизм утверждает, что хорошая архитектура необходима, чтобы стремиться стать хорошими людьми и оставаться ими.

Корни уважения католицизма к красоте можно проследить до работ неоплатоника Плотина, который в третьем веке нашей эры четко сформулировал связь между красивым и хорошим. Для Плотина качество того, что нас окружает, важно потому, что прекрасное далеко отстоит от праздного, бессмертного или «привлекательного». Красота указывает нам на такие добродетели, как любовь, доверие, разумность, доброта и справедливость, она – это материальное воплощение великодушия. Разглядывая прекрасные цветы, колонны или стулья, согласно философии Плотина, мы обнаруживаем в них свойства, которые ассоциируются с нравственными качествами и могут усилить их в наших сердцах, действуя через наши глаза.

При этом Плотин аргументировал и то, как серьезно следует относиться к безобразному. Уродство не просто следствие неудачного стечения обстоятельств, а проявление зла. Уродливые здания – и есть те самые недостатки, которые вызывают у нас отвращение на этическом уровне. Так же, как и людей, уродливые здания можно описать в таких терминах, как грубый, циничный, самодовольный и сентиментальный. Более того, мы не менее уязвимы к их воздействию, чем к дурным поступкам наших знакомых. И то, и другое апеллируют к самым темным сторонам нашей личности, ненавязчиво поощряя нас совершать зло.

Не случайно, конечно же, что именно в протестантских странах Европы начался тот разгул уродства, которое стало типичным для всего современного мира. Манчестер, Лидс и другие подобные им города обрушили на своих жителей уродство беспрецедентных масштабов, словно проверяя на них верность утверждения Жана Кальвина, мол, искусство и архитектура никак не влияют на состояние души, так что богоугодную жизнь можно вести и в лачуге с видом на угольную шахту, лишь была бы Библия под рукой.

Этой идеологии брошен вызов: католицизм вновь оказал ей мощное сопротивление. Когда архитектор девятнадцатого века, Огюст Пужен, ревностный католик, рассматривал новые ландшафты индустриальной Англии, он критиковал их не только за внешний вид, но и за способность уничтожать человеческую душу. На двух иллюстрациях он показал типичный английский город, сначала представив, как бы он выглядел в пятнадцатом веке при эстетическом, уважающем красоту католическом подходе, и потом, четыре столетия спустя, при жизни архитектора, безнадежно испорченный домами для рабочих, зданиями заводов и фабрик. По мнению Пужена, протестантизм откровенно продвигал сомнительную, но очень влиятельную (особенно среди застройщиков) концепцию, что можно уничтожить внешнюю красоту города, нисколько не повредив душам его жителей.

Достаточно легко обвинить Пужена в откровенной поддержке одной стороны и надуманном эстетизме, но что еще больше пугает и вызывает озабоченность, так это вероятность того, что он прав, если не в части критики протестантизма, но, по крайней мере, в его оценке влияния на нас визуальных форм. Вдруг наш разум черпает информацию не только из книг, которые мы читаем? А если на нас оказывают влияние дома, больницы и фабрики, которые мы видим вокруг? Так неужели у нас нет веских оснований протестовать против уродства… и, несмотря на тысячу препятствий, стремиться строить здания, которые позволят нам развивать в себе лучшее, благодаря их красоте?

3

Среди неверующих, собственно особенно среди неверующих, обычное дело скорбеть об ушедших днях великой церковной архитектуры. Часто приходится слышать, что те, кто не проявляет ни малейшего интереса к религии, восторгаются культовыми зданиями: каменной кладкой возведенных на холмах церквей, шпилями, возносящимися над темнеющими полями, возможно, честолюбием тех, кто возводил храм для хранения книги (иудаизм) или одного из коренных зубов просветленного святого (буддизм Теравады). Однако подобные ностальгические размышления всегда заканчиваются неохотным признанием, что исчезновение веры неизбежно влечет за собой и ненужность храмов.