Хочу сны. Игра уравнителей - Марк Йерго

Зачем ты приходил ко мне? – мысленно спрашивал Виктор и пытался вспомнить, каким было лицо брата, когда тот являлся ему во сне и самоотверженно призывал к пробуждению. Лицо Артура тогда выражало… Тревогу? Раздражение? Мольбу? Этого Виктор понять так и не успел. Ты нуждался в помощи? В защите?

А затем сны прекратились. Артур погиб. И кто-то подбросил Виктору стимуляторы. Сам Артур, обезглавленный и лежащий в закрытом гробу, этого сделать не мог. Значит, это сделал кто-то, кому он доверял. И этот кто-то дождался, когда Виктор приедет на похороны, и незаметно подсунул ему таблетки и записку.

Но если у Артура были друзья, которые так или иначе приняли участие в пробуждении Виктора, тогда почему они не нашли его в мире снов после того, как это случилось?

Сердце подсказывало, что ответы на все эти вопросы могли находиться лишь в мире снов. В месте, которое некогда было комнатой Артура. А теперь стало пустой оболочкой его подсознания. Одна из бесчисленных локаций общей территории. Виктор смог бы обратиться Ньютоном и отыскать это место. Эта мысль внезапно взбодрила его. Но когда он попытался представить это место, то сразу же понял, что не справится. Чтобы отыскать какое-то место, нужно знать его детали или хотя бы их предполагать. Виктор же, как не пытался вспомнить что-нибудь о брате, находил в памяти лишь два ярких события из прошлого. В первом Артур почти убил Виктора. А во втором спас.

Ещё пара лучей рассекла темноту, и Виктор окончательно сомкнул потяжелевшие веки, безвольно проваливаясь в воспоминание.

* * *

Одиннадцатилетний он мчался через подворотни, не разбирая пути. Мимо проносились покосившиеся заборы, усеянные мусором и окурками клумбы, шеренги застиранного белья на низких кирпичных балконах. Земля пыхтела колодезными люками, испускала столбы пара вместе с душной вонью канализации.

Под резиновыми сапожками чавкала и плевалась во все стороны скользкая грязь, забрызгивая и штаны и курточку. Сзади доносились восторженные до безумия крики преследователей:

– Эй, однорукий!

– А ну, стой, нюня!

– Витя-нытя!

Писклявые голоса мальчишек звучали в ушах беглеца, как самый страшный звук на свете. Витя тяжело дышал, из последних сил перебирая слабыми ногами и сжимая в единственной руке книгу.

Ноги завели его в глухой узкий двор. Со всех сторон косились двухэтажки с тупыми незрячими окнами. В центре двора могильным покоем раскинулась детская площадка, на которой гнездилась заплёванная песочница без песка, ржавел слоновий скелет, кренились скупые на почки искалеченные деревья, скрипели качели с оторванными сидениями, из земли торчали горбатые шины, словно спина Лох-Несского чудовища.

Во дворе было так тихо, что надрывное дыхание мальчика спугнуло кота, до того мирно вылизывающего своё хозяйство. Кот нырнул в одну из чёрных дыр в фундаменте, когда и до него донеслись голоса разъярённой детской орды.

Витя обернулся на голоса и в этот самый момент наступил на что-то мягкое и жирное, что тут же скользнуло куда-то в сторону, утаскивая за собой ногу. Он не закричал, а только взвизгнул с сжатыми губами и в следующую секунду распластался вдоль бордюра, угодив ничком в холодную весеннюю чачу. На зубах заскрипела земля, весь рот пропитался затхлой сыростью.

Когда четверо других мальчишек, исторгая дикий хохот, настигли жертву, то стали кружить вокруг, точно гиены.

– Витя-нытя, Витя-нытя! – повторял предводитель местных хулиганов.

Он был выше остальных, на ногах высокие чёрные сапоги до колен. Его не по возрасту хриплый голос рвался из большого лягушачьего рта и заполнял двор. В руках у него была длинная палка, заточенная с одного конца под копьё.

Лежащий в грязи мальчик чувствовал, как обратный, тупой конец этой палки тычет ему в рёбра.

– Ну, чего разлёгся? Вставай! Вставай, кому сказано!

Витя не двигался. Только напряжённо держал голову, выгнув шею так, чтобы не захлебнуться в грязи. Единственной рукой, стиснутой землёй и грудью, он всё ещё сжимал книгу. Покрасневшее лицо сводило от боли и предистерического спазма.

– О, тут девчонки, – крикнул кто-то из мальчишек, и со стороны посыпались нерешительные тонкоголосые приветствия.

– Девчонки, вы не видели, тут свинья не пробегала? – хрипло и серьёзно спросил вожак.

– Неа, не видели, – отвечали девочки и подходили ближе, с любопытством разглядывая лежащего на земле мальчика.

– Точно не видели? Хм. Странно. А откуда тогда здесь этот поросёнок? Ха!

Вите не было видно их лиц, потому что он боялся, что если посмотрит на них, то разрыдается вслух. И всё же, увидев девичьи сапожки и разноцветные колготки, замелькавшие совсем рядом, он жгуче и беззвучно заплакал, мешая слёзы с грязью.

Небеса разразились лягушачьим хохотом вожака, который остальные мальчишки тут же подхватили. Затем в их хор влились смешки девочек и, наконец, в кульминации из самого сердца симфонии полился протяжный тихий вой жертвы.

– Ны-тя! Ны-тя! Ны-тя! – хором загалдели дети.

Однорукий мальчик кричал в тупую и оглохшую землю, окунался подбородком в грязь, пускал слюни и ревел, то захлёбываясь судорожным рыданием, то протяжно и высоко скуля.

– Ны-тя! Ны-тя! Ны-тя!

Казалось, даже дома ожили и вторили детским голосам. Копьё стучало о бордюр в такт хору. Витя боялся встать, и ему показалось, что вечность прошла в те короткие несколько минут, что в какой-то момент он перестал думать о девочках, о стыде, о страхе. Он так отстранился от всего происходящего, что ему показалось – всё это происходило не с ним. Он не перестал плакать, но внутри стало как-то тише и просторнее. Он закрылся в каком-то месте, недосягаемом для всего внешнего, и в этом месте он с удивительным хладнокровием понял, что обмочился, и хорошо, что штаны его и так мокрые от луж – никто не заметит. После он подумал, что если копьё обрушится на него, он, скорее всего, и не шелохнётся. Потом отчего-то мысленно прокрутил назад свой бег, и в голове возник вопрос: что же такое попалось под ногу, отчего он поскользнулся? Такое мягкое и хрупкое… В своём скрытом от всех уголке мальчик даже вспомнил тот особый «чвак-хруст» под подошвой…

– Эй, смотрите!

– Что это?

– Фуууу!

Копьё перестало бесполезно стучать, вожак отошёл куда-то в сторону и через секунду от хора остался лишь оглушительный девчачий визг, который быстро рассеялся в разные стороны вместе с частыми удаляющимися шагами.

Под отупевшими и внимательными взорами оставшихся на своих местах мальчишек, вожак, восторженно кривясь и возбуждённо облизывая губы, насадил на остриё копья размозжённый полуразложившийся труп крысы. Большие выгнившие глаза закрыты, с шерсти стекала вода, а из раздавленного брюха торчали обескровленные внутренности.

– Может, не надо? – нерешительным голосом спросил кто-то из мальчишек.