Роксолана. Королева Востока - Осип Назарук

Старец снова остановился и потом добавил:

— Так старая летопись нашей земли рассказывает, как народ наш обращался со своей властью, внимая бунтовщикам.

— Но почему же Бог допустил такие страшные вещи, если князь наш был праведником и над его телом совершилось чудо? — спросила Настя.

— Господь дал людям свободную волю, сотворив их по образу и подобию своему. Делайте то, что почитаете добром, сказал он им, а не пожелаете, увидите, до чего это доведет… На потомках потомков ваших отражу злобу вашу… Не остановилась эта злоба и перед величайшими правителями нашей земли, сын мой… Королю Данилу, первому мудрецу после Соломона, наш галичанин во время пира, при послах — дабы отягчить надругательство — выплеснул в лицо вино… А Ярослава Осмомысла, что даже чужими князьями и султанами признавался судьей за его разум, подвергли галичане страшной пытке: на глазах у него живьем сожгли любимую жену… А ведь при этом государе наша страна сияла золотом и славилась достатком как никогда. Именно он восстановил эту святую обитель…

Тут старец указал на монастырь св. Пантелеймона исцелителя и так завершил свою речь:

— До самого конца нашей власти так обращались с ней! А Господь милосердный долго смотрел на это, пока не принял душу последнего нашего князя, что скончался в тяжких муках, отравленный… Не оставив на поругание ни одного потомка. Ведь умер он молодым от злобы наших предков… Вот почему, дитя мое, нет у нас своей власти… Не в том беда, что творилось зло, а в том, что не воспротивился ему народ… Не было ни почтения, ни страха перед властью. Вот и пала она…

Этот рассказ произвел на Настю тяжелое впечатление.

Она, пожаловавшись на усталость, вернулась в мона стырь.

В полдень она с султаном и другими юношами поехала через полуостров к Иверской обители. Почва была сухой и каменистой, хотя и по ней сочились редкие, но живительные потоки. Прекрасные леса и сады раскинулись кругом, а в них деревья — маслина, орех, смоковница, каштан, апельсин и кипарис, неподалеку — огороды и виноградники. Издалека виднелся белый снег на высоких вершинах Святой горы.

Они вошли в дубовый лес — пышный, мощный и величественный. Тишина стояла такая, что даже комары не пищали.

«Понимаю, — сказал словно сам себе Сулейман, — почему тут почил величайший завоеватель Европы, прошедший дальше всех на восход солнца…»

Настя оглянулась снова на таинственный остров Самотраки, откуда родом была мать Александра Великого. Сверху виднелись Самотраки и Лемнос, Имброс и Тассос и будто бы даже можно было разглядеть берега Дарданелл и Геллеспонта.

Стало темнеть, когда они приблизились к Иверской обители на северо-западном склоне Афона, что стояла на побережье залива словно на фоне тройной гряды диких гор, покрытых лесами. Процессия проходила в ворота святой обители.

* * *

Иверские монахи низко кланялись перед потемневшей иконой Богоматери, что стояла над воротами монастыря.

Настя посмотрела на Сулеймана и на икону и невольно склонила голову. Облик образа был строг. Это был образ Матери грозного Судьи. На щеке темной иконы, лишившейся всех красок, виднелась отметина кровавой раны, и это придавало ей еще более грозный вид.

Настя посмотрела на Сулеймана. Он еще всматривался в образ матери «христианского пророка». Дрожь слабо проступила и на его лице. Он надвинул тюрбан на глаза еще сильнее, чем обычно, и твердым шагом вошел на монастырское подворье. Там же он и заночевал со своей свитой в отдельных кельях.

Хотя Настя была утомлена длинной дорогой, она все же не могла заснуть в своей келье. Луна заливала келью таким сильным светом, что в ней было ясно, будто стоял день. Ей в этой каморке было душно и одиноко, словно сироте.

Подействовали ли на нее монастырские стены, или дух отречения от мира, что столетиями веял тут, то ли таинственная ночь юга? Во всяком случае ее покинула всегда присущая ей веселость. Она почувствовала потребность в защите и покровительстве. Защиту от окружающего ее мира мог дать могущественный Сулейман. Но защиту от того, что надвигалось на ее душу… Такого не бывало еще. Но тень этого нового уже упала впервые на ее молодую растревоженную душу…

Она отчетливо ощущала, что рассеялся уже нежный аромат ее первой любви, которую она испытывала к Стефану, и что понемногу, но настойчиво в ее сердце проникает другая любовь. Любовь, которая волнами начинала опьянять ее как вино. Грешная любовь, любовь к иноверцу-басурманину, который становился ей все дороже. Ей вспомнилась песня сербских невольников. А еще ее подруга Ирина. Что бы сказала она, узнай про то, что Настя стала женой султана?.. Какая-то гордость проснулась у нее в душе. Она уже ни о чем не печалилась!.. Несметные сокровища обещали попасть в ее руки… Свойственная каждой женщине потребность обеспечить себя и свое будущее потомство лежала в ее душе будто насытившийся удав. В то же время эта мысль причиняла ей боль и оставляла, словно бурный поток, странный осадок.

Образ Богоматери Привратницы не покидал ее сознание.

А луна словно звала наружу.

Она встала, оделась и вышла…

Она понимала, что ворота монастыря в это время будут закрыты, но хотела хотя бы пройтись улочками монастырского города, поближе к чудотворной иконе. Тихо, как кош ка, прошла она около стражи султана и пошла к воротам.

Ворота были открыты!.. Пахло сиренью, белым жасмином, красными розами, синим цветом глицинии и красным цветом персика, который походил на кровь на лице иконы… Опьянев от запахов, она вышла за ворота… Ночь была ясной и спокойной. Даже самый слабый ветер не дул с Геллеспонта и Пропонтиды. А гладкое Эллинское море, посеребренное лунным светом как зеркало, тихо спало, как большой пруд под Рогатином… При воспоминании о родном крае сердце Насти задрожало, а глаза обратились к лику Божьей Матери.

Он был совсем не похож на себя! Его ночное выражение было более задумчивым и менее острым, хотя все еще суровым.

Молодая невольница в экстазе упала на колени и поцеловала чужую землю. Страшась того, что сейчас икона закричит, сойдет с ворот и прогонит ее со Святой горы, Настя посмотрела на нее. Но икона сурово молчала, будто собираясь слушать ее молитву. Молодая невольница начала молиться образу так искренне, будто она говорила с живым человеком: «Матерь Божья, Привратница! Твой Сын сказал всем: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам»… Матерь Божья, Привратница, с Иверской иконы на святом Афоне!.. И я тебя прошу!.. Я тоже ищу твоего покровительства!.. Я тоже взываю к твоему милосердию!..»

Она передохнула перед тем, как сказать Богоматери, знающей, что такое боль, то, что она уже проговаривала в своей душе. Она чувствовала возможность возвращения. Но куда и к кому возвращаться? Там ли еще ее родители? Не женился ли Стефан? Стоит ли упускать такую возможность обретения власти? Тут ей вспомнилось предсказание цыганки о том, что она будет великой госпожой. Она передохнула и снова стала молиться: