Шпионское наследие - Джон Ле Карре

ДжО: Какие такие венды…

АЛ [взрывается]: Вы что? Гребаные венды! Маленькая славянская группа, их осталось всего шестьдесят тысяч, поэтому их охраняют даже в ГДР. Они разбросаны по берегам Шпрее. Сотни лет проживают в этих местах и выращивают гребаные огурцы. Вот кого бы вам завербовать. Господи!

[Десятисекундная пауза. Он успокаивается.]

АЛ: Я останавливаюсь и велю Тюльпан и Густаву оставаться в машине. Не шевелиться. Сам выхожу. Одна старушенция на меня поглядывает, а вторая вообще не смотрит. Я включаю обаяние. Вы, спрашиваю, говорите по-немецки? Вежливо так. Да, отвечает, но по-вендски еще лучше. Это она так шутит. Я спрашиваю, куда они едут. Автобусом до Люббенау, а потом поездом до Восточного вокзала в Берлине, чтобы сбыть огурцы. Там выше цены. Я начинаю плести хрень про Густава: разбитая семья, мать тронулась рассудком, мальчику надо вернуться к отцу в Берлин, не отвезут ли они его? Она обсуждает это с подружкой на своем языке. А я про себя думаю: сейчас из-за холма вынырнет автобус, а они так и не придут к соглашению. Наконец она мне говорит, что они это сделают, если я у них куплю огурцы. Что, все? — спрашиваю. Да, отвечает, все. Если я у вас куплю все огурцы, говорю, то зачем вам тогда ехать в Берлин? Они от души смеются по-вендски. Я сую ей в руку пачку банкнот: это вам за огурцы, которые можете оставить при себе, а это мальчику на железнодорожный билет и еще, чтобы добраться до Хоэншёнхаузена. А вот и автобус, сейчас приведу мальчика. Я возвращаюсь в машину и велю Густаву выходить, но его мать сидит как изваяние, закрыв лицо рукой, поэтому он тоже не шелохнется. Тогда я ему приказываю, рычу на него, и он подчиняется. Я ему говорю: ты идешь со мной к автобусу, эти добрые женщины отвезут тебя на Восточный вокзал, а оттуда ты отправишься домой в Хоэншёнхаузен и будешь там ждать отца. Это приказ, товарищ. Он спрашивает, куда едет его мама и почему он не может ехать с ней, и я отвечаю, что его мать ждет важная секретная работа в Дрездене и его долг как настоящего солдата, защищающего коммунизм, вернуться к отцу и продолжить борьбу. Что он и делает. [Пятисекундная пауза.] А что, блин, ему еще оставалось? Он вырос в партийной семье, папаша партийный босс, и ему шесть лет от роду, вынь да положь!

ДжО: А что Тюльпан?

АЛ: Сидит в гребаном «трабанте» и тупо пялится в ветровое стекло. Я сажусь за руль, проезжаю километр, останавливаюсь и вытаскиваю ее из машины. В небе жужжит вертолет. Кто знает, о чем себе думает этот хер. И где он взял вертушку, одолжил у русских? Слушайте, говорю я ей. Включите, блядь, мозги, потому что мы сейчас одно целое. То, что я отправил вашего отпрыска в Берлин, это еще полбеды. Главная только начинается. Через пару часов в Штази будут знать, что Дорис Квинц, урожденную Гамп, засекли неподалеку от Котбуса и что она едет на восток вместе со своим дружком. У них будет описание машины и много чего еще. Тогда забудьте о том, чтобы на этой колымаге въехать в Чесло[22] по поддельным документам. С этой секунды каждое подразделение Штази и КГБ, каждый пропускной пункт от Калининграда до Одессы высматривает пегий пластиковый «трабант» с парочкой шпионов-фашистов. Надо отдать ей должное, она встречает мои слова с высоко поднятой головой. Больше никаких спектаклей. Просто спрашивает, какой у нас запасной вариант, на что я отвечаю: устаревшая карта контрабандистов, которую я прихватил в последнюю минуту, если повезет, глядишь, поможет нам пересечь границу пешочком. Она задумывается и затем спрашивает (для нее это как бой в клинче): «Если я с вами, когда я снова увижу моего сына?» Из чего я заключаю, что она всерьез подумывает о том, чтобы сдаться врагу и тем спасти жизнь мальчику. Тогда я хватаю ее за плечи и клянусь ей всеми святыми, что ее мальчишку обменяют на какого-нибудь гэдээровского агента, даже если мне придется сложить голову. Ну, мы-то с вами знаем, каковы шансы на такую… [трехсекундная пауза] твою мать!