Шпионское наследие - Джон Ле Карре

Вчера поздно вечером, вернувшись с работы, Квинц схватил домашнюю фотокамеру «Зенит», висевшую на ремешке за входной дверью, открыл ее, что-то пробормотал, захлопнул и снова повесил на крючок. После чего потребовал, чтобы Тюльпан показала ему содержимое своей сумочки. Она отказалась, тогда он ее отшвырнул и сам туда полез. Густав бросился на защиту матери, а Квинц ударил сына по лицу, вызвав кровотечение из носа и изо рта. Не найдя того, что искал, он обыскал на кухне буфет и выдвижные ящики, лихорадочно прощупал мягкую мебель, перевернул всю ее личную одежду и под конец обшарил шкафчик с детскими игрушками, но все безуспешно.

В присутствии Густава он громко требовал от Тюльпан, загибая пальцы, ответов на следующие вопросы: 1) почему в камере нет пленки? 2) почему в кармашке лежит только одна неиспользованная пленка, хотя неделю назад их было две? 3) куда делась пленка с двумя отснятыми кадрами?

Дальше последовали дополнительные вопросы: на что пошли остававшиеся восемь кадров, куда она отнесла пленку для проявки, где отпечатанные снимки и куда делась пропавшая пленка, а может — хотя уже сомневаться не приходится, — она фотографировала секретные документы, которые он принес домой, и продавала их западным шпионам?

Реальная же ситуация выглядела так. Тюльпан принципиально не держала миникамеру ни в сумочке, ни в прихожей, а спрятала ее в основании унитаза в женском туалете Дома № 3. Если Квинц приносил домой из Министерства иностранных дел ГДР документы, представлявшие интерес, она дожидалась, пока он уснет либо затеет посиделки с друзьями, и фотографировала бумаги с помощью домашней камеры «Зенит». В прошлое воскресенье она два раза сфотографировала Густава на детской площадке, где он качался на качелях. А вечером, пока Квинц пил с друзьями, она употребила оставшиеся кадры, чтобы переснять документы в его дипломате. После этого она вынула из камеры пленку и припрятала ее в цветочном горшке до следующей встречи с Мэйфлауром, однако забыла вставить в камеру новую пленку, не говоря уже о том, чтобы закрыть пальцем объектив и отснять пару якобы неудачных кадров с Густавом. Несмотря на все это, Тюльпан перешла в сокрушительную контратаку, как ей казалось. Она напомнила мужу, что в Штази давно вызывает подозрения его одиозный отец, а также его собственные гомосексуальные наклонности, что никого уже не убеждают его горячие заверения в преданности партии и что, да, она действительно перефотографировала документы из его дипломата, но не для того чтобы продать их на Запад, а чтобы этим шантажировать его в случае битвы за родительские права на Густава, которую она считает неизбежной. Тут ведь все ясно, сказала она: если выплывет наружу, что Лотар Квинц приносил домой секретные документы для изучения в нерабочее время, то на его мечте отправиться послом ГДР за границу можно будет поставить крест.

И снова запись:

Лимас Мэйфлауэру: И какова сейчас ситуация?

Мэйфлауэр Лимасу: Она убеждена, что заткнула ему рот. Сегодня он ушел на работу в нормальном состоянии. Был спокоен, даже ласков.

Лимас Мэйфлауэру: Где она сейчас?

Мэйфлауэр Лимасу: Дома, ждет Эммануэля Раппа. В полдень он должен за ней заехать, и они отправятся в Дрезден на заседание Службы внутренней безопасности в полном составе. Он ей пообещал, что на этот раз она там будет в качестве его официальной помощницы. Для нее это большая честь.

[Пятнадцатисекундная пауза.]

Лимас: Так. Ее действия. Прямо сейчас она звонит Раппу на работу и говорит, что всю ночь промаялась, у нее жуткая температура, она разбита и ехать не в состоянии. После чего она исчезает. Процедура ей известна. Ей назначат встречу. Остается только ждать.

После этого Лимас послал в Головной офис срочную телеграмму о том, что уровень опасности повышен с оранжевого до красного и что вся агентурная сеть Мэйфлауэра находится в зоне риска. Поскольку план побега требовал совместных усилий Центров в Праге и Париже, нужны были ресурсы Лондонского управления. Он также запросил немедленной отмашки на эксфильтрацию «собственноручно», прекрасно понимая, что по действующим правилам Цирка офицер, находящийся на действительной военной службе, обладающий информацией особой чувствительности и намеревающийся проникнуть на запрещенную территорию, при этом не обладая дипломатическим иммунитетом, должен заранее получить письменное одобрение Головного офиса — в данном случае Лондонского управления. Через десять минут он получил ответ: «Ваша просьба отклонена. Подтверждаю. ЛУ.». Личная подпись в ответной телеграмме отсутствовала в соответствии с политикой коллективного принятия решений, проводимой Г/У [Хейдоном]. Одновременно служба связи заявила о повышении трафика на всех радиоволнах Штази, а британская Военная миссия в Потсдаме обратила внимание на усиление режима безопасности на пропускных пунктах в Западном Берлине и вдоль всей границы между ГДР и Западной Германией. В 15.05 по восточногерманскому радио GMT сообщили, что объявлена в общенациональный розыск непоименованная женщина, лакей фашистского империализма, и дали словесный портрет. Это было описание Тюльпан.

Тем временем Лимас предпринял шаги вразрез с инструкциями Лондонского управления. Не извиняясь, он лишь заявлял, что не собирается «отсиживаться и наблюдать за тем, как Тюльпан и вся агентурная сеть превращаются в дым». Когда Лондон призвал незамедлительно эксфильтровать хотя бы Мэйфлауэра, Лимас ответил бескомпромиссно: «Он может при желании выйти из игры в любое время, но он этого не сделает. Скорее предстанет перед судом, как его отец». Менее ясна роль Ставроса де Йонга, недавно произведенного в помощники должностного лица берлинского Центра, и Бена Портера, охранника и шофера.

Бен Портер (охранник, берлинский Центр) — ПГ (Питеру Гиллему) дословно:

Алек сидит за своим столом и разговаривает по каналу секретной связи с Лондонским управлением. Я стою у дверей. Положив трубку, он говорит мне: «Бен, — говорит, — нам дана отмашка. Время пошло. Подгоняй «лендровер» и скажи Стасу, чтобы через пять минут стоял в полной экипировке во дворе». Не было такого, чтобы мистер Лимас сказал мне: «Бен, мы нарушаем прямые инструкции Головного офиса».

Ставрос де Йонг (стажер, приставленный к Г/Секрет., Берлин) — ПГ, дословно:

Я спросил у главы Секретки: «Алек, а Головной офис нас точно поддержит?» На что он ответил: «Стас, тебе мало моего слова?» Больше вопросов я не задавал.