О чем весь город говорит - Фэнни Флэгг

На закате пришел отряд из ветеранской организации, бойскаут Бобби Смит на трубе сыграл зарю, ребята приспустили флаг. Но вот все ушли, на кладбище вновь наступила тишина. Загорелись светляки, в небе проявилась ущербная луна, и тогда раздался голос мистера Хендерсена, весь день молчавшего:

– Эй, морячок, а твой старик маленько растолстел.

– Да уж, отрастил пузцо, – усмехнулся Джин. Доживи я до его лет, подумал он, и я бы так выглядел, что было бы совсем неплохо.

– Надо же, – сказала миссис Линдквист, – как я померла, Элнер и Герта ничуть не изменились, такие же пухленькие и симпатичные.

– У Ноттов все дочки плотненькие, – откликнулась миссис Чилдресс. – Кроме Иды, которая морит себя голодом.

Помолчали, а потом голос подал Лордор:

– Приятно всех видеть в добром здравии, верно?

– Да, дедушка.

– По-моему, день удался на славу, – сказала Люсиль.

Мэкки Уоррен и Норма встречались с девятого класса. На других девчонок Мэкки даже не смотрел. Но когда в День поминовения он провожал Норму домой, его мучил один вопрос: жениться на ней сейчас или погодить? Норма хотела, чтоб они поженились. Он тоже. Однако нынешнее посещение кладбища вместе с семейством Нордстрёмов заставило его призадуматься. Четыре года назад именно он доставил им телеграмму о гибели их сына, но все равно не мог до конца поверить, что Джин Нордстрём мертв.

Джин всегда был героем для него и остальных городских мальчишек. Все хотели поскорее вырасти и быть такими, как он: играть в бейсбол, баскетбол и футбол, работать спасателем в бассейне.

Причем Джин был идолом не только мальчишек. Все городские девчонки ошивались возле бассейна, глазели на Джина и глупо хихикали, когда он с ними здоровался. Казалось, он не замечает, что все от него без ума. Последний раз Мэкки его видел на автостанции, когда парней провожали на войну. Джин был такой живой, жизнь в нем била ключом. И все, что осталось, – фотография в витрине булочной.

Смерть эта сильно сказалась на Мэкки и его сверстниках. Прежде они себя чувствовали в полной безопасности. Но гибель Джина все изменила. В кино всегда убивали злодеев, а хорошие парни жили вечно. Смерть Джина заставила взглянуть реальности в лицо. Если уж такое случилось с Джином Нордстрёмом, значит, вообще никто от этого не застрахован.

Жизнь оказалась совершенно непредсказуемой, а смерть ужасно бесповоротной. Никакой второй попытки. Вот так вот. Сразу бери от жизни все, что можешь.

Чего лишишься, если женишься сейчас? Есть опасность превратиться в своего папашу, у кого единственный маршрут дом – работа и обратно и одно неизменное место для ежегодного недельного отпуска. Нелегко принимать взрослые решения, которые навсегда изменят твою жизнь. Как несправедливо, что она всего одна! Для исполнения всех желаний – стать профессиональным футболистом, на Аляске ловить рыбу нахлыстом, вслед за солнцем отправиться в Австралию – надо три-четыре жизни. Есть мечта – в одном году устроить себе два лета. Ради этого после уроков он горбатился в отцовском магазине и копил деньги на поездку. Однако, если жениться сейчас, все накопления уйдут на первый взнос за дом. Он любит Норму, но приключения и путешествия ей не по душе. Она боится уезжать далеко от дома.

Но вот еще вопрос: чего лишишься, если сейчас не женишься? Вдруг Норма достанется кому-нибудь другому? В ближайшее время Мэкки будет по десять раз на дню менять свое решение.

Тем вечером Джин в последний раз переговорил с дедом. Наутро Лордор исчез. Новость всех ошеломила. Ведь Лордор первым переселился на «Тихие луга». Весть облетела кладбище, породив всегдашние вопросы: куда он ушел? Он еще вернется? Те же старые вопросы, которые задают близкие умерших, – вопросы, на которые никто не знает ответа.

1950

Похоже, июльское солнце понимало, какой нынче день. Истомившись ожиданием, оно мгновенно растопило утреннюю дымку и залило город ярким теплым светом, словно говоря: «Вставайте, лежебоки, дел полно, будем веселиться!»

На холме Люсиль Бимер приветствовала его обитателей:

– Всем доброго утра!

Просыпаясь, двести три покойника тоже говорили «С добрым утром» или просто здоровались. Один мистер Хендерсен что-то буркнул, сочтя это приветствием. Он вообще откликнулся лишь потому, что в такой день был вынужден примкнуть к остальному человечеству.

Наступило Четвертое июля – время торжеств и вечернего фейерверка. Даже в памяти старика Хендерсена сохранились детские воспоминания о красных, белых и синих стягах, шутихах, бенгальских огнях, арбузах, состязаниях и мороженом.

Со двора ветеранской организации запахло горячими хот-догами на гриле.

– Я бы сейчас десяточек умял, – сказал Джин Нордстрём.

Было уже почти одиннадцать, и, судя по всему, шествие вот-вот начнется. На парковке настраивался оркестр: негромко выпевали трубы и тромбоны, слышалась барабанная дробь шепотком.

Потом загудели клаксоны – знак, что в битком набитых машинах прибыли храмовники. Через минуту тамбурмажор дунул в свисток и оркестр грянул марш «Звезды и полосы навеки». Слышались рявкающие мегафонные команды, восторженные вопли и аплодисменты толпы, приветствовавшей появление подвижных платформ и воспитанниц Дикси Кахилл.

На «Тихих лугах» музыка понравилась всем, кроме Бёрди Свенсен, которая, обладая абсолютным слухом, некогда была церковным органистом.

– Не понимаю, как можно так фальшивить, – поделилась она с мужем. – Джон Филип Суза[9], поди, переворачивается в гробу.

К счастью, никто из публики, пожиравшей глазами марширующих степисточек, фальши не замечал. Вот уж картинка! Двадцать четыре девушки в коротких ярко-голубых платьицах, расшитых блестками, и белых сапожках с бахромой высоко вскидывали коленки, жонглируя жезлами. От такого зрелища у парней перехватывало дух и даже у стариков екало сердце.

Дикси Кахилл вышагивала рядом с колонной своих воспитанниц, надзирая за ровностью строя. Гленн Уоррен управлял трактором, тащившим платформу с живой картиной «Вашингтон переправляется через Делавер», а его сын Мэкки с ведром и лопатой в руках замыкал шествие, прибирая за животными, которые участвовали в параде: двумя козами, четырьмя пони и всем поголовьем коров, свиней и овец, числившимся за юношеским клубом и ныне украшенным красными, белыми и синими лентами.

Свои платформы представили волонтерский «Клуб львов», ассоциации «Ротари» и «Оптимисты» и Торговая палата. На одном краю самой большой платформы в двести футов Хейзл Гуднайт, одетая как Бетси Росс[10], сидела в кресле и шила первый национальный флаг, в центре стоял Дядя Сэм, а в конце передвижного подиума высилась Ида Дженкинс в образе статуи Свободы. Следом две разряженные собаки везли декорированные детские коляски.