Галаад - Мэрилин Робинсон

Твоя мать явно нервничала. Быть может, потому что ей показалось, как будто я говорю о нашей ситуации – о ней и о тебе, или потому что мне было сложно собраться с мыслями, или потому что чувства обуревали меня больше, чем обычно. А если я выглядел так же, как чувствовал себя на протяжении всей проповеди, и переживал хоть половину того, что испытывал на самом деле, то действительно возникали причины для серьезных опасений.

Однако мне пришло в голову, что Боутон-младший поделился с ней своей версией событий, так что она различила намеки в моей проповеди, истолковав их с его точки зрения. Не знаю, когда он мог успеть поговорить с ней. Если он хотел использовать возможность, он нашел бы ее, я полагаю. Мне показалось странным, что она ни разу не взглянула на него. Если она хотела показать, как будто не понимает, о ком идет речь в проповеди, тогда ее поведение понятно. У меня возникало ощущение, как будто другие прихожане подумали, что проповедь обращена к нему. Это было бы крайне нежелательно. Я должен надеяться, что она принесет им хоть какую-то пользу. Я и правда не понимаю, почему он не молится с пресвитерианами.

А теперь я помолюсь. Сначала, думаю, я все же посплю. Попытаюсь поспать.

Еще одно утро, хвала Господу. И я отлично поспал, и не испытываю никакого дискомфорта. Одна прихожанка заглянула после завтрака и попросила зайти к ней домой. Это пожилая дама, которая недавно овдовела и живет в полном одиночестве. Некоторое время назад она переехала с фермы в городской дом. Никогда не догадаешься, какие тревоги или страхи посещают таких людей, и я навестил ее. Оказалось, проблема в ее кухонной раковине. В явном смятении из-за того, какая жуткая путаница может случиться в созданной Господом вселенной, она сообщила мне, что горячая вода льется при повороте «холодного» вентиля, а холодная – «горячего». Я предложил ей привыкнуть, что красный означает холодную воду, а синий – горячую, но она заявила, что привыкла, когда все работает, как надо. И я сходил домой за отверткой, вернулся и поменял вентили. Она сказала, что, наверное, такой вариант ее устроит, пока она не найдет настоящего водопроводчика. О, эта церковная жизнь! Думаю, эта дама и так подозревала, что я отлыниваю от исполнения определенных доктринальных обязанностей, а теперь она точно в этом уверится. Зато, услышав мой рассказ, твоя мама расхохоталась, так что мои усилия не пропали даром.

Сегодня вечером я закончил читать «Тропинку одинокой сосны». Это взбодрило меня ненадолго. Старик замечает девушку с кем-то ее возраста и говорит, как хорошо они друг другу подходят, а потом он стареет, ветшает и беднеет, а она все так же красива, разумеется. Но все кончается хорошо. Она любит только его и собирается любить всегда. Сомневаюсь, что книга показалась бы мне стоящей внимания, если бы не особый интерес к этому моменту. Да и потом мне действительно хотелось знать, почему роман так понравился твоей матери. Благослови ее Господь, она чудесная женщина. Большую часть книги я прочитал вчера вечером, после чего не мог уснуть, размышляя о сюжете, – я прокрался в кабинет и читал почти до рассвета. А потом отправился в церковь, чтобы встретить рассвет там, ибо это умиротворение помогает мне восстановиться лучше, чем любой сон. Как будто в том помещении есть некий запас тишины, словно любое безмолвие, попадая внутрь, остается там. Помню, в детстве мне приснился сон: моя мама пришла в спальню, села на стул в углу, сложила руки на коленях и сидела там, ровно и спокойно. А я чувствовал себя под защитой и испытывал безмерное счастье. Когда я проснулся, мама была там и сидела на том самом стуле. Она улыбнулась мне и произнесла: «Я просто наслаждалась тишиной». В церкви меня посещает то же чувство, как будто я мечтаю о том, что сбудется.

Меня изумляет, что твоя мать не смогла иными словами еще искреннее передать свои чувства, а просто полюбила эту ничем не примечательную книгу настолько, что я обратил на это внимание и тоже прочитал ее. Так само провидение рассказало мне то, что не могла рассказать она.

Жаль, я не могу уподобиться старым викингам. Тогда дьяконы внесли бы меня в церковь, положили у стола для причастия, а потом подожгли старый корабль, отправив меня в плавание к вечности. Хотя на самом деле я надеюсь, что они сохранят этот стол. Разумеется, сохранят.

Даже святую святых потревожили. Глубокая тьма растворилась в обычном дневном свете, и от этого тайна Господа стала еще великолепнее. Так и мое скопление тишины могут нарушить, но от этого великое безмолвие не обеднеет. И хвала Господу, что они решили дождаться моей смерти.

Иногда я почти забываю, с какой целью пишу эти строки: для того чтобы рассказать тебе о том, что я мог бы рассказать, если бы ты рос на моих глазах, и о том, чему отец должен учить сына. Разумеется, я говорю о Десяти заповедях и знаю, что особое место в твоем сердце займет заповедь пятая: почитай отца твоего и мать твою. Я обращаю на нее особое внимание, поскольку соблюдение шестой, седьмой, восьмой и девятой заповедей диктуют нормы уголовного и гражданского права, а также социальные устои. А вот десятая заповедь неприменима в принципе, даже сама по себе, даже когда соблюдать ее пытаются лучшие мира сего, так что ее постоянно нарушают. Я откровенно рассказал тебе, как переживал, наблюдая браки, которые скрашивали многочисленные дети, особенно в случае с Боутоном. Не потому что я хотел просто детей, а потому что я хотел собственных детей. Я верю, что грех зависти – это тот самый укол негодования, который ощущаешь, когда люди, которых ты любишь больше всего, имеют то, чего у тебя нет. С точки зрения любви к ближнему своему как к самому себе (Левит, 19:18), ничто не делает грехопадение человека столь очевидным, как зависть. Ты чувствуешь ее в сердце, в самих костях. В этом смысле она управляет тобой. Мне никогда на самом деле не удавалось соблюдать эту заповедь. Не возжелай. Я избегал явного непослушания, держа свои мысли при себе, как я уже объяснял. Уверен, я исполнял бы свой долг более успешно, если бы просто принял зависть в себе как нечто неизбежное, как недостаток моей натуры, как и поступил Павел, судя по всему. «Радуйтесь с радующимися» – мне это слишком часто давалось нелегко. Мне гораздо лучше удавалось плакать с плачущими. Я не шучу, хотя это звучит забавно, когда я задумываюсь об этом.

Если бы я жил, ты учился бы по моему примеру – как хорошему, так и плохому. Так что я хочу рассказать тебе о том, где я потерпел неудачу, если эти неудачи действительно имели значение и ощутимые последствия. Эта, несомненно, одна из них.

Но позволь мне отступить от темы и все-таки отдать должное твоей матери. Я думаю, это крайне важно, что пятая заповедь находится между теми, которые учат нас правильно относиться к Господу, и теми, которые предписывают правила поведения по отношению к другим людям. Я всегда недоумевал, нужно ли читать заповеди по порядку и расположены ли они по убыванию важности. Если это верно, то отдать должное твоей матери важнее, чем воздержаться от убийства. Это кажется удивительным, хотя я продолжаю размышлять на эту тему.

Или же можно рассматривать их как правила, регулирующие разные сферы жизни, не сравнимые по важности, так что дань уважения твоей матери может оказаться скорее последней в ряду, посвященном правильному богослужению, чем первой из серии, относящейся к правильному поведению. Полагаю, эта точка зрения вполне имеет право на существование.