Алиса в Стране Советов - Юрий Алексеев

Пока Иван размышлял, на крыльцо терема-теремка выпрыгнула служанка-мулаточка в накрахмаленной белой наколке. Постояла чуток, скривила конфетные губки ижицей и молча шмыгнула за дверь.

«Так, сейчас выйдет папаня с дробовиком и будет по-своему прав, — рассудил Иван. — Домовладельцам пролетарии в радость лишь когда они строят ему теремок и при этом не пьют, не зарятся селедочным глазом на дочку».

Папаня не объявился. То ли пыжей не сыскал, то ли опасался разделить участь бедного Тромпо. И долго бы Ивану ещё томиться, не подрули к дому санитарный пикап и не покажись из него работяга жданный, полезный — с баллоном в руках и противогазом на поясе. Из краткого опыта Иван уже знал, что этот пришелец сейчас привинтит к баллону шланг, напялит маску и станет дымом едучим выкуривать нечисть, кусачий гнус, что толк в кондишенах понимает и любит в комнатах охладиться перед тем как в «ночное» пойти. В момент дымления жильцы из дома бежали во двор. И не прошло и пяти минут, как в патио показались давешняя служанка, какая-то козеглазая женщина в кимоно и Ампарита с крохотным мопсом, немедля взявшимся Ивана облаять, пр-рр-рогнать.

Ничуть незваному гостю не удивившись, Ампарита передала поводок служанке и подошла к машине непринужденно, с ленцой, будто то был молочный фургон или доставщик почты. И записавшегося только что в пролы Ивана это смутило добавочно. А тут ещё мопсик не унимался, неистовствовал, как бы давая понять, что собачье чутьё сродни классовому, и что дрессуре он поддаётся не хуже людей. Оно ведь и правда так. Когда милейший Костенька-Котик в дом замминистра пролез, он моментально обучил тигрового дога при возгласе «враг народа!» валиться навзничь и закрывать в панике всепонимающие глаза, и только отбойный клич «партия — наш рулевой!» поднимал его в стойку и заставлял медалями напоказ побрякивать. Нет-нет, собака не просто друг человека, но и приспешник, забегающий иногда справа в учителя.

Не без труда распустив внутреннюю пружину, Иван, как и положено пролетарским писателям, начал с описания природы — посетовал на жарищу, совладать с коей может разве что бриз Варадеро, где на обласканных океаном песках шелест пенистых волн напоминает то ли шёпот официантов «Гаваны-Ривьеры» над ведёрком со льдом, то ли угасающий вздох «Клико» в золотистом бокале, вздох приятный для сеньориты, утомлённой слегка морскими купаниями и безобиднейшим променадом на скоростном «кадиллаке» по живописным окрестностям побережья…

Так говорил Иван.

А пёс в учительском тоне гавкал, надрывно предупреждал: «Тя-у, знаем мы, чем кончаются променады по живописностям с кобельком, да ещё с молодых лет бездомным, и потому гораздым управиться с пассией в Нескучном саду до подхода нерасторопной милиции. Р-р-ры, испытали мы на загривке этот угасающий вздох. Нам ли не знать, чем кончается шёпот, — гау-гау! Назовёт потом вовсе не сеньоритой — няф-няф! — и сбежит с первой попавшейся Мартой в Майами — тяф-тяф-тяф! И вообще — жара вовсе не повод, чтобы расстаться с невинностью — у-у-у-у-у…».

Конечно же, пёсик жутко перегибал и потому срывался, фальшивил. Упрощённый, агитационный, можно сказать, подход делал его тревогу недостоверной. Так что победа — возьмите на вооружение — осталась за человеком, пусть безбудочным, пусть неимущим, зато обученным убеждать в чём угодно себя и других.

С каждым словом шансы Ивана медленно, но повышались. А дымовой человек тем часом работу покончил и, не спросив стаканчик за вредность — гегемонизм и крик «Мы вкалываем!» ещё не успели попортить здесь труженика, — как-то с улыбкой, не означавшей «с вас причитается», с хозяевами попрощался.

Мопс и труженика на всякий случай облаял. А девушка-махаон вымолвила: «Bueno[69]», — и, кинув пёсику нараспев «Calle te![70]» — упорхнула за купальником.

Ивану стало бы успокоиться, а он, пёсиком в глубине уязвлённый, забормотал:

— На жизнь хватает… лечусь бесплатно… и проездной в светлые дали… туда и обратно…

До Варадеро было сто миль, и он невольно себя к расспросам готовил, продолжал думать:

«Чёрт побери, недаром велят нам не оставаться наедине с иностранцами, не умеющими понять, что наша ценность, она же причина замкнутости, — это мечтания, завтрашнее без настоящего. С того и предъявляем повсюду свою «загадочность», гонор медного бессребренника. Ну, кто другой на инфантильный вопрос «Сколько вы стоите?» может эдаким штопором, по-чкаловски, выкрутиться: «Двести миллионов, кхм, людей», — не уточняя по скромности, почём у нас люди кучкой и порознь… А как иначе? — прикидывал на себя Иван. — Шевельнётся разве язык рассказать про Данилу, что умер счастливо от еды? В силах ли я, журналист-прима, признаться, что кукую на четырёх метрах в «Титанике», с чего мне и не в тягость заночевать, как это было за месяц до Кубы, в Белоярском доме приезжих? В извилинах у клошара, допустим, ещё уместится как-то эта ночлежка, где брюки надо под голову прятать, где всю ночь гремит домино, а утром радио гимном будит идти со снулыми уполномоченными в свинарник, где хряки тонут по пояс в жиже, и на замшелых хребтах их, будто на грядах, спасаются зачумлённые хомячки. Так мало того, эти невозмутимые уполномоченные (кем? в чем!?) сами месят чуть меньшую жижу по дороге на станцию и говорят, говорят, говорят о близости коммунизма и кукурузной подкормке, что выведет их к колбасе к двухтысячному… Такое может себе представить либо душевнобольной, либо соотечественник. Другим же всё это в небывальщину, в дикость, и, конечно, в вопрос: да стоит ли к колбасе через такие муки карабкаться? Не проще ли обойтись икрой, крабами, осетриной, которых у вас, судя по нашим прилавкам, девать некуда, как, впрочем, и некуда будет идти, когда колбасы достигнете. Аут!.. Нет, надену дымчатые очки и — уклончивость, и ещё раз уклончивость, — окончательно порешил Иван. — Да и зачем девушку загодя огорчать, когда «Критика Готской программы» уже добралась до острова, и все попутности предстоят, приложатся. Если что, отсмеюсь: «Коли космос нами достигнут, до остального и вовсе рукою подать!». Благо, денег на подтверждение сегодня хватит, даже останется».

Сто сухопутных миль для «Кадиллака» не расстояние. Идя в обгон тоже не слабых, но без военной звезды машин, они за час добрались до Варадеро, успев обмолвиться лишь незначительными словами, как это бывает, когда за тебя говорит, постукивает сердечная азбука морзе, предвестница вероятной близости.

Работу аборигены никогда не считали делом жизни. И несмотря на будничный день, народу на пляже было достаточно. Пёстрая публика сновала возле прибрежных, в стиле Голливудских особняков отелей, теснилась у выносных баров и поместительных, сепаратных (кому невтерпёж) кабин-раздевалок. Наперебой лилась музыка из понатыканных всюду горластых автоматов. Зазывно кричали разносчики кока-колы, мороженого, кокосового молока со льдом. К счастью, обещанного Марксом обнищания пока тут не наступило. Но американские сигареты уже продавали из-под полы втридорога, и на жаре взопревшие сторожевые солдаты лезли в душ нахаляву, отказываясь платить. Пропуском им служил автомат Калашникова на белёсом от соли плече гимнастёрки.