Звезда волхвов - Арина Веста

— Иди ко мне… Мой Князь молодой, рог золотой…

Флора манила его в туманную речную заводь. Ее влажные волосы относила река. Она сняла венок и пустила его по течению. Повинуясь ее зову, Севергин шагнул в теплую реку. Над водой клубился пар, резко пахло осокой. Рядом с ним по течению скользили венки, и в каждом горела золотая свеча. Шелковистые мотыльки, ночные бражники задевали лицо мягкими щекочущими крыльями. Над Забытью, как сгустки тьмы, низко и беззвучно реяли летучие мыши. Вода нежно и упруго удерживала Егора, словно хотела остановить, но по-женски мягко уступала его силе.

То, что случилось с ним там, в ночном лесу, в шелковых водах Забыти, походило на его юношеские сны. Он запомнил лишь невесомый полет их сплетенных тел в теплой воде и дивную лучистую звезду. Ее непрочный свет искрился и дрожал в водяном зеркале. Безжалостный рассвет торопил хмельную ночь, а он все не мог поймать ускользающую тайну и вновь и вновь раскрывал запретную книгу, к которой в начале времен приложил уста Темный Ангел.

* * *

Проснулся он от зудящих комариных укусов. Сел на измятой траве, ощупал лоб. На голове вместо венка — соломенный вехоть, на бедрах — измочаленная травяная юбка. Лес был пуст и по-осеннему тих. За ночь вокруг него «ведьминым кругом» вылезли грибы-веселки и теперь глумились над поверженным богатырем мерзкими малиновыми головками.

«Пистолет, удостоверение…» — мелькнуло в гудящей голове. Прикрывшись лопухом, он побрел, сам не зная куда. На берегу стыли пепельные язвы костров.

Едва вспомнив ночь, он застонал. Было или не было? Приснилось… Но зачем он проснулся, зачем оборвал этот сон? Нет, не то… Зачем поверил ведьме и в ее опасном колдовстве, в соблазне тайного греховного знания, потерял последнее, что у него было? Знаками вопроса извивались вокруг него побеги папоротника. Подтверждая худшие опасения Егора, его милицейская форма вместе с кобурой была напялена на соломенное чучело.

Кое-как одевшись, он наконец-то нашел тропу. В широкой развилке дерева рядом с тропой дремал старичок, тот самый, что кубарем катался вокруг костров и гонял скотинку сквозь купальское пламя. Задрав на ствол мохнатые лодыжки, старичок почесывался от комариных укусов. Невдалеке паслись стреноженные лошади.

— Батяня! — окликнул его Севергин.

— Ась? — отозвался старичок.

— Это что здесь было ночью-то?

— Съемки были, ну и выпили маленько с устатку.

— А ты-то кто будешь?

— Табунщик я. Коней с завода выписали и мне препоручили. Фильм-то «истерический», а какая история без лошади? Я за лошадьми сызмальства хожу, самая умная на земле тварь, лошадь. Ты босиком-то не шастай, тут жмеи водятся.

— А где все?

— Ить в Москве, наверное. Окончилось кино!

Ваши пальцы пахнут ладаном…

А. Вертинский

До обеда Севергин отлеживался, свернувшись под одеялом. В жаркий полдень Алена затопила печь. Егор лежал на горячей лежанке, как раненый зверь, в колючем ознобе мучился жаждой, как отравленный. Обычная человеческая жизнь, какая ни на есть — с трудами, заботами, надеждами и скромными радостями, утратила всякий смысл и обесцветились, как в пекельном пламени. Что делать теперь? Как жить? Молиться, чтобы Бог милосердно отнял память? Бежать в монастырь, проситься к исповеди, покаяться отцу Нектарию? Но разве поймет его старик-монах? При одной мысли о покаянии, из берложьих глубин его памяти поднималась свирепая гордость и ревность ко всякому, кто коснется его тайны, словно там, на берегу Забыти, на белоснежном кресте ее тела, он познал нагое откровение, заглянул в мастерскую Бога и сам на миг стал Богом.

— Егорка! Егор Сергеевич! Эй, участковый, проснись! В Забыти, на Омутище утопленницу поймали! — В окошко барабанила сморщенная старушечья рука.

— Ну, наконец-то, — с жестоким облегченьем пробормотал Севергин.

На берегу вокруг скомканных сетей уже толпилась половина деревни.

— Опять браконьеришь, Жеха? — спросил Севергин у местного рыбаря, равнодушно дымящего самосадом.

— Скажи спасибо, что твою работу делаю, — пробурчал бурый от солнца и водки рыбак.

Тело было едва прикрыто засаленным «спинжаком» рыбаря. Золотистые пряди стлались по осоке. Юная кожа жемчужно отсвечивала на ярком солнце. Со дня исчезновения девушки прошло четверо суток, но смерть все еще не получила своей законной доли.

Он сразу узнал Ладу, но не по фотографии, а по тому последнему облику, который провидел художник, писавший ее портрет. Скинув китель, Егор плотнее прикрыл тело от людских глаз, от яростного света, и принялся срочно вызванивать «район».

После того, как на месте поработала опергруппа, Севергин пошел за Анчаром. Этот отпечаток на свежей глине, похожий на след армейского ботинка, он приметил заранее и прикрыл ветками, чтобы никто случайно не затоптал. След отпечатался много ниже по течению от места обнаружения тела и не заинтересовал экспертов. Анчар быстро понял, что от него требуют, и уверенно взял след. Теперь он азартно тащил проводника через Волыжин лес, прямиком к языческому становищу.

Час назад лагерь язычников пережил налет Квита и его подручных, нагрянувших с внезапным обыском. Примечательно, что обыск не имел отношения к обнаруженному на Дарьином Омутище телу и был предпринят по прямому указанию Шпалеры, но так уж получилось, что москвичи, всюду опаздывая, здесь сработали с явным опережением. Сказочные шалаши походили на разоренную медведем муравьиную кучу. На поваленном «родовом столбе» тоскливо каркал ворон. «Древо желания» шелестело обрывками лент, ветер разносил пепел ритуальных костров. Купальские венки, брошенные в озеро, не желали вянуть, ветром их сбило в кучу и пестрым островом прибило к берегу. Под ногой Севергина хрустнула глиняная уточка-свистулька.

В лесной тишине звучал глуховатый басок. У костра сгрудились общинники, внимая Будимиру.

— На наших глазах потомки Чернобога берут верх над потомками Рода. Но священная битва Яви и Нави, где бились наши отцы, где предстоит биться и нам, только разгорается, — вещал Верховный Волхв.

Приветствуя Егора, он, по примеру древних римлян, поднял вверх прямую правую руку.

Пес покружил вокруг Древа Желаний, откуда подручными Квита были срезаны все амулеты, и широкими рывками поволок Егора к Утесу. След оборвался у железных дверей, опечатанных свежей, подтаявшей на солнце монастырской печатью. Значит, человек шел к омуту прямиком из монастырского подвала, он же заходил к язычникам. Зачем? Похоже, из подвала он вышел с тяжелой ношей. Следы, ведущие к реке, были заметно глубже тех, что отпечатались на тропе к языческому лагерю. Значит, вход в подвал запечатали после того, как из него вышел человек с поклажей.