Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

— Замолчи, замолчи, замолчи! — взвизгнул Пизон, вскакивая с кресла и бросаясь вниз с курульного возвышения к скамье трибунов. — Ты посмел болтать о Риме, ты, галл из галльского гнезда? Ты посмел смешать Галлию и Рим! Осторожнее, галл Габиний, берегись, как бы тебя не постигла судьба Ромула, который не вернулся с охоты!

— Угрозы! — крикнул Габиний, вскакивая. — Вы слышите его, почтенные отцы? Он грозит убить меня, ибо именно это случилось с Ромулом! Его убили люди, недостойные быть ремнями его сандалий, прятавшиеся в Козьем болоте Марсова поля!

Поднялся страшный шум, но Пизон и Катул постарались всех утихомирить, не желая, чтобы сенаторы разошлись по домам прежде, чем они выскажутся. Габиний возвратился на свое место на конце скамьи для плебейских трибунов и стал наблюдать с горящими глазами, как консул и консуляр обходят собравшихся, успокаивая, уговаривая, убеждая их сесть на свои места.

Но когда порядок был восстановлен и Пизон уже хотел спросить мнение Катула, поднялся Гай Юлий Цезарь. Поскольку он носил гражданский венок, его права приравнивались к правам консуляра. Пизон, которому Цезарь не нравился, посмотрел на него хмуро, безмолвно советуя ему сесть. Но Цезарь остался стоять. Во взгляде Пизона появилась ненависть.

— Пусть он говорит, Пизон! — крикнул Габиний. — Он имеет право!

Хотя Цезарь не часто пользовался своей привилегией выступать в Палате, его признавали единственным соперником Цицерона в ораторском искусстве. Азиатский стиль Гортензия перестал пользоваться таким бешеным успехом с появлением более простого и внятного афинского стиля, которому отдавал предпочтение Цицерон. И Цезарь тоже избрал для себя аттический стиль. Если и было что-то общее у всех членов Сената, то это любовь к красивой публичной речи. Они знали толк в риторике и ценили ее. Ожидая выступления Катула, они все-таки проголосовали за Цезаря.

— Поскольку ни Луций Беллиен, ни Марк Секстилий к нам еще не вернулись, полагаю, я — единственный член этой Палаты, присутствующий здесь сегодня, который имел непосредственный контакт с пиратами, — начал Цезарь своим высоким звонким голосом, которым пользовался, выступая на публике. — Я побывал у них в плену. Это вроде бы делает меня экспертом в данном вопросе, если считать, что компетентное мнение должно быть основано на личном опыте. Но я не нахожу мой опыт поучительным. В тот момент, когда я увидел, как две быстроходные пиратские галеры преследуют мое бедное, с трудом тащившееся грузовое судно, я почувствовал негодование, ибо, почтенные отцы, капитан сказал мне, что пытаться оказать вооруженное сопротивление — значит обречь нас всех на верную смерть. И я, Гай Юлий Цезарь, вынужден был вручить свою персону вульгарному человеку по имени Полигон, который охотился за торговыми судами в водах Лидии, Карий и Ликии вот уже двадцать лет. Я многое узнал за те сорок дней, что оставался пленником Полигона, — продолжал Цезарь уже более спокойным тоном. — Я узнал, что существует согласованная, строго дифференцированная шкала суммы выкупов для пленников слишком ценных, чтобы их отсылать на невольничий рынок или заставлять прислуживать себе. Простых римских граждан ожидает рабство. У простого римского гражданина нет двух тысяч сестерциев — это самая низкая цена, за которую его можно продать на рынке. За римского центуриона или римлянина на полпути к сословию публиканов — выкуп полталанта. За знатного римского всадника или публикана — один талант. За римского аристократа из знатной семьи, не члена Сената, — два таланта. За римского сенатора в статусе заднескамеечника — десять талантов. За римского сенатора в статусе младшего магистрата — квестора, эдила или плебейского трибуна — двадцать талантов. За римского сенатора, побывавшего претором или консулом, — пятьдесят талантов. Когда пленник захвачен еще и с ликторами и с фасциями, как в случае наших двух последних жертв-преторов, цена доходит до ста талантов за каждого, о чем мы узнали несколько дней назад. Цензоры и консулы, занимающие высокое положение, стоят также сто талантов. У меня нет точных данных о том, в какую сумму пираты оценили бы таких консулов, как наш дорогой Гай Пизон, присутствующий здесь. Возможно, в один талант? Я сам не заплатил бы за него больше, уверяю вас. Но ведь я не пират, хотя иногда и подумываю о Гае Пизоне в таком аспекте. Обычно когда человека берут в плен, — продолжал Цезарь в той же небрежной манере, — от него ждут, что он побледнеет, падет на колени и будет умолять сохранить ему жизнь. Но эти колени из рода Юлиев не привыкли к подобным движениям. Я проводил время, знакомясь с местностью, оценивая возможности обороны, выясняя, что и как охраняется и где что находится. И еще я всех уверял, что, когда соберут деньги для выкупа — пятьдесят талантов, я вернусь, захвачу это место, женщин и детей отошлю на невольничий рынок, а мужчин распну. Они относились к моим словам как к забавной шутке. Они говорили мне, что я никогда, никогда их не найду. Но я нашел их, почтенные отцы, захватил это место, отослал женщин и детей на рынок рабов и распял мужчин. Я мог бы привезти с собой носы четырех пиратских кораблей, чтобы украсить ими ростру, но, поскольку для моей экспедиции я воспользовался помощью родосцев, эти носы теперь украшают колонну на Родосе рядом с новым храмом Афродиты, построенным на мою долю трофеев. Полигон был лишь одним из сотен пиратов в том конце Нашего моря и даже не самым главным, если рассматривать их по чинам. Учтите, Полигон занимался таким прибыльным делом один, имея лишь четыре галеры. Он не видел необходимости объединяться с другими пиратами, чтобы образовать небольшой флот под командованием какого-нибудь опытного флотоводца вроде Ласфена, или Панара, или Фарнака, или Мегадата. Полигон с удовольствием платил пятьсот денариев шпиону в Милете или Приене за информацию о том, какие корабли стоит захватить. И какими усердными были эти шпионы! Ни один жирный кусок не проходил мимо их внимания. На складах Полигона обнаружилось много драгоценностей, изготовленных в Египте. Это показывает, что он грабил корабли между Пелузием и Пафосом. Следовательно, его шпионская сеть была огромной. Причем он платил шпионам не регулярно, а лишь за информацию, которая сулила хорошую добычу. «Не балуй людей деньгами, пусть они стараются получить больше», — отличный принцип. В конце концов, это обходится дешевле и результат эффективнее. Какими бы вредоносными ни были такие пираты, как Полигон, это малое зло по сравнению с пиратскими эскадрами, которые возглавляются настоящими флотоводцами. Им не приходится ждать одиноких кораблей или кораблей с невооруженным конвоем. Они могут атаковать целые флоты с зерном, эскортируемые тяжело вооруженными галерами. А потом они продают то же самое зерно Риму, — зерно, за которое Рим уже заплатил! Неудивительно, что животы римлян пусты. Первая причина этой беды — нет зерна, вторая — если зерно и есть, его продают в три-четыре раза дороже, даже по благотворительным спискам эдила.

Цезарь замолчал. Никто не проронил ни слова, даже Пизон, красный от оскорбления, мимоходом брошенного ему в лицо.

— Есть еще один вопрос, на котором я не хочу сейчас останавливаться подробно, — спокойно продолжал Цезарь, — потому что ничего хорошего в этом не нахожу. А именно: некоторые губернаторы провинций, назначенные Сенатом, активно сотрудничали с пиратами, предоставляя им право пользоваться портовыми сооружениями, продовольствием, даже виноградными винами на побережьях, которые должны были бы оставаться совершенно закрытыми для морских разбойников. Все это выявилось во время суда над Гаем Верресом, и те из сидящих сегодня здесь, кто занимался этим вопросом или позволял это делать другим, хорошо знают, о ком я говорю. И если судить по судьбе моего бедного дяди Марка Аврелия Котты, учтите: давность лет — это не гарантия того, что однажды вам не придется ответить за былые преступления, реальные или воображаемые. Не буду я останавливаться и на другом вопросе, очевидном, старом и уже изношенном. А именно: до сих пор Рим — а под Римом я имею в виду и Сенат, и народ! — даже и не касался проблемы пиратства, не говоря уже о том, чтобы начать решать эту проблему. Ни один отдельно взятый человек, находящийся в отдельно взятом месте, будь то Крит, Балеары или Ликия, не в состоянии покончить с пиратским разбоем. Ударишь тут — пираты тотчас соберут то, что от них осталось, и переберутся куда-нибудь еще. Удалось ли Метеллу на Крите преуспеть в отрубании пиратских голов? Ласфен и Панар — это лишь две головы чудовищной пиратской Гидры, и эти головы до сих пор красуются на их плечах, все еще плавают вокруг Крита. Что нам нужно для того, чтобы разделаться с ними? — выкрикнул Цезарь окрепшим голосом. — Не просто желание победить! Нет, одних амбиций мало! Для этого необходимы масштабные действия повсеместно и одновременно. Мощная операция, руководимая одной рукой, одним умом, одной волей. Рука, ум и воля должны принадлежать человеку, чей организационный талант известен и испытан настолько хорошо, что мы, Сенат и народ Рима, решимся поручить ему задание с уверенностью, что хоть один раз наши деньги и наши войска не будут потрачены зря!