Ульмигания - Вадим Храппа

«Когда Сыновья Звезды научили темнолицых растить хлеб, шить одежду и строить крепости, они вручили им свое Знание. И люди презрели богов и забыли их. Но боги не простили предательства. Многажды они пробовали мстить людям, насылая и воду, и огонь, и мор. Но всякий раз беловолосые великаны отводили от людей напасти, ибо так возлюбили тех, что взяли дочерей темнолицых в жены и имели от них много потомства. А когда умер последний из Сыновей Звезды, боги опять объявились людям. Но люди смеялись над ними и поносили их, ибо возгордились и сочли себя сами великанами, равными богам. И объявили богам войну, и призвали к себе на помощь зловредных духов и великих драконов. И была война. И небо застлал дым, а землю пепел…

…А когда марево рассеялось, увидели люди, что погибли их драконы. И смрад стоял над всем миром. И поняли люди, что духи подчинились богам, ибо холод наступил по земле. И осыпались цветы с деревьев, и замерзла вода в морях…

…Горько раскаялись люди, и возопили, и припали к ногам богов. Но не вняли им боги и воздали каждому должное. У кого отняли самую жизнь — те умерли в страшных мучениях и болезнях; у кого — огонь, они одичали, и покрылись шерстью, и бродят в густых лесах, и стали те маркопетами; у кого — силу и стать человеческую — те обмельчали, и прячутся под камнями, и зовутся барстуками…»

Поблескивающий золотистой корочкой, хорошо прожаренный калкан занимал всю поверхность круглого стола. Двенадцати старейшинам, рассевшимся за ним, казалось, что эта рыбина и была собственно столешницей, а ножки стола приделаны прямо к ее бледному брюху.

Барстуки очень любили рыбу. Но из-за своего малого роста могли ловить только мелочь — карася, ершей, изредка — салаку или корюшку. Деликатесы вроде камбалы доставались с большим трудом у людей — в обмен на изделия кузнецов-барстуков или найденные в земле драгоценные безделушки и монеты времен расцвета ульмиганов. Самый вид калкана говорил о важности собрания.

В зале было тепло и сухо. Потрескивая, ярко горели в очаге лиственничные шишки. Светильники, висевшие на стенах, распространяли тонко-смолистый запах масла сосновых орешков.

Клабун дождался, пока всех обнесут можжевеловым пивом, и начал с традиционной формулы:

— Все ли присутствуют на этом собрании?

— Все здесь, король, — отвечали старейшины.

— Все ли здоровы?

— Здоровы.

— Нет ли у кого из вас возражений против времени, места или состава собрания? — спросил король Клабун, обводя лица присутствующих взглядом. Не найдя в них тревоги или излишней озабоченности, Клабун удовлетворенно кивнул головой, отчего его пышные седые волосы подались вперед, и уже менее торжественно сказал:

— Приступим же к трапезе.

Как только король, оторвав с края калкана кусок хрустящей маслянистой корочки, поднес его ко рту, старейшины разом загомонили, потянувшись двенадцатью парами рук к рыбе. Ритуал, узаконенный многими поколениями барстуков, был соблюден, и теперь они могли приступить к главному. Заключалось оно отнюдь не в дружном поедании редкостной по вкусу пищи, а в обсуждении неизбежных проблем, возникавших у карликового народа Ульмигании. Однако еще их предками так уж было заведено, что решения принимались старейшинами только за дружеским столом.

Двенадцать старейшин, по числу земель Ульмигании,[62]обычно собирались два раза в год — в дни равноденствия. Причем обязательным считалось весеннее, когда барстуки после сонной зимней жизни выбирались на поверхность земли, вынося вместе с сором из своих нор и все неурядицы. Тогда, в преддверии бурной летней деятельности, их вождям и нужен был совет равного себе по положению или указ короля. Осенью же в резиденции Клабуна на северном берегу Самбии, в маленьком подземном замке Тависк, собирались в основном для того, чтобы расслабиться после трудового сезона да повеселиться, перед тем как впасть в спячку. В эту пору часты были дожди, и нежелание старейшин из дальних земель путешествовать в столицу ради пары кружек пива было извинительно. Но на сей раз Клабун специально известил всех о непременной явке в Тависк.

Клабун был стар даже по понятиям барстуков. Он хорошо помнил, как полегли под прусскими мечами поляне короля Болеслава. Именно барстуки помогли завлечь ляхов в непроходимые дебри Галиндии. Они же по ночам резали сухожилия на ногах польских лошадей. Тогда барстуки и люди в Ульмигании были заодно. Сейчас же что-то разладилось.

Клабун тревожился. В лесах развелось много волков, и они обнаглели настолько, что стали нападать не только на ездовых алне,[63]но и на самих хозяев. Были случаи, когда волки раскапывали жилища барстуков, и не всегда их обитателям удавалось уйти потайными ходами. Но не это было главным.

Люди часто забывали заботиться о пропитании своих маленьких помощников. Рыбаки почти не оставляли, как раньше, на берегу часть улова. А ведь барстуки занимались разведением малька и отгоняли тюленей от лососевых нерестилищ. Артайсы[64]выбирали урожай до последнего зернышка, забывая, кто его сберег от полевок, а их женно все реже оставляли на ночь молоко для барстуков-пастухов и яйца для тех, кто гоняет от птицы хорька и ласку. Но и это само по себе еще не вызвало бы такого беспокойства короля, какое он чувствовал в последнее время.

Крива затеял войну, не посоветовавшись, как раньше, и даже не известив об этом Клабуна. И это бы еще ничего—в конце концов, это их, людская война. Она вне пределов страны и барстуков, наверное, не затронет.

Но все эти мелочи и еще масса других, менее заметных, вместе вызывали у Клабуна смутное предчувствие чего-то очень дурного, какой-то катастрофы, неумолимо приближавшейся к Ульмигании. Истоков этой тревоги король не знал и никак не мог вычислить. Вот это последнее обстоятельство и заставило его собрать старейшин. Он надеялся с их помощью найти причины неполадок в стройной системе отношений маленького народа страны с его большими братьями, с соседями, с Лесом и духами.

Густое, почти черное пиво карликов отличалось от людского и способом приготовления, и крепостью. Но барстуки и пили его по-другому, потягивая небольшими глотками из чашек — желудевой скорлупы, отделанной серебряной и медной сканью. Барстуки не использовали глину для изготовления посуды. Считали ее нечистым материалом, прахом, который своим происхождением обязан трупам животных.

Ели долго. Смачно цокали языками, обтирая жир с бород шапками. Кряхтели после каждого глотка можжевеловки. Говорили, спорили… Клабун в беседы не вступал, но внимательно ловил каждый возглас. Досадовал: как дети безмятежны, и никто не чувствует, что тучи сгущаются над страной. Думал: а может, он просто слишком стар и оттого ему мерещатся под каждым кустом опасности?