Расколотый разум - Элис Лаплант

– Иногда, – отвечаю я. А потом вдруг слова льются гораздо легче. – Иногда я ворочаюсь в кровати, нащупываю место, где простыни еще прохладные. И где ему будет достаточно места.

– Мне кажется, что ты к нему очень привязана. Ты много о нем говоришь.

– А что это у тебя в руках?

– Это нож.

– Для чего он?

– Чтобы резать.

– Это я помню. Можно я его возьму?

– Нет.

– Почему?

– Это небезопасно.

– Для кого?

– В основном для тебя самой.

– В основном?

– Мы точно не знаем.

– Что я могу навредить окружающим?

– Да. Именно так.

– Но я же врач.

– И ты произнесла священную клятву.

У меня опять видение. На стене висит свиток в рамке. Цитирую то, что там написано.

– Клянусь Аполлоном, врачом Асклепием, Гигиеей и Панацеей, всеми богами и богинями… – Образ покидает меня, и я не могу закончить.

– Впечатляющие слова. Даже пугающие.

– Да, я всегда думала так же.

– И, конечно же, всем известна часть, где говорится «не навреди», – добавила седоволосая женщина.

– Я всегда придерживалась этой клятвы. Думаю, что придерживалась.

– Думаешь?

– Есть штука, которая болит.

– М?

– Да. Это сделали той штукой, которую ты держишь.

– Ножом.

– Да, ножом.

Женщина подается вперед:

– Ты вспоминаешь? Нет. Давай я скажу по-другому. Если ты вспоминаешь, оставь это при себе. Не говори мне.

– Я не понимаю.

– Нет, не сегодня. Ты поймешь не сегодня. Но ты можешь вспомнить все завтра. Или послезавтра. Память – забавная штука. Иногда лучше даже не пытаться слишком усердно. Вот что я хочу сказать.

А потом она уходит, унося с собой ту острую милую вещицу. Нож.

* * *

Хоть одно живое существо все еще трепещет от моих приказов. Небольшой песик, щенок, невесть как прибившийся ко мне. Мне никогда не нравились собаки. Как раз наоборот. Все мольбы детей уходили в никуда.

Сначала я отпихнула его. Но он был упертый, караулил меня днем и ночью. Другие пациенты пытаются переманить его, но он все равно всегда возвращается ко мне, облизывая мордочку после угощения или же после того, как его погладят.

Мне не очень понятно, чей он. Свободно тут бегает – всеобщий любимчик. Но именно за мной он ходит по пятам. Спит со мной, хотя у него есть лежанка в комнате с телевизором, а его миски стоят в столовой. Вскоре после того, как я ложусь в кровать, я чувствую, как он прижимается ко мне, к той, что всегда ненавидела собак. Но в конце концов к нему привыкаю, я стала находить удовольствие в том, как он меня обожает.

Другие пациенты ревнуют. Они пытаются украсть Пса. Несколько раз я просыпалась и видела, как темный силуэт склонился над моей кроватью, пытаясь схватить поскуливающий трепыхающийся комочек. Я никогда не вмешивалась, и он всегда возвращался. Мой зверек. Каждой старухе нужен такой.

* * *

Ходьба – единственное, что помогает. То, что здесь называется прогулкой. Тут даже маршруты проложены. Лабиринт для умственно неполноценных.

В любой час два-три человека куда-то идут. Если же кто-то пытается идти не так, как положено, его останавливают и грубо возвращают на дорожку.

Я вспоминаю лабиринт в соборе Шартра, детей просто зачаровывают его линии, затейливыми путями ведущие к центру. Через него паломники надеялись стать ближе к Богу. Кающиеся грешники, прошедшие на коленях весь этот путь по камням, уставшие и окровавленные, но исполненные покаяния.

Как бы снова я хотела ощутить то чувство свободы, за которым следует наказание, как у детей, которые только что сознались и заплатили за свои мелкие проступки. Но я – я обречена продолжать прогулку.

* * *

– Джен, у нас гости. Ты рада, что мы помылись? Посмотри, как чудно выглядят твои волосы!

Я видела это лицо раньше. Вот до чего я дошла. Имен больше нет. Только характеристики, если есть что-то особенное и понимание того, знакомо мне лицо или нет.

Да и это не абсолютные категории. Бывает так, что я решаю, что это незнакомый мне человек, а потом его черты приобретают образ не только знакомый, но и любимый.

Этим утром я не узнала собственную мать с первого раза. Но потом она показала, кто она такая. Она плакала, держа мою руку. Я успокаивала ее, как могла. Говорила, что да, это были тяжелые роды, но я скоро буду дома, с ребенком все в порядке. «Но где Джеймс?» – спрашивала она.

– Мам, папа сейчас не может быть рядом. Почему ты зовешь меня мамой, а его – папой? – И снова слезы.

А потом мама исчезла.

А теперь эта. Тут что-то другое.

– Я – детектив Лутон. Мы беседовали несколько раз.

– Кто делал вам тиреоидэктомию? Доктор Грегори?

– Делал что? Ах, это. – Ее рука тянется к шраму на шее. – Если честно, я не помню его имени. Почему вы так решили?

– Он всегда отлично управлялся с иглой. Ваш шов отлично зажил.

– Мне говорили об этом.

– Вам верно рассчитали дозировку?

– Мадам?

– Как давно вы в последний раз проверяли уровень тироксина и трийодтиронина?

– Может, с год назад. Но я здесь не из-за этого.

– Я знаю, что это не моя специализация. Но я бы спросила об этом вашего эндокринолога. Я выяснила, что восемьдесят процентов людей с нарушениями функций щитовидной железы не следили за уровнем гормонов.

– Спасибо, я ценю это. Но я здесь все же по другому вопросу. Я знаю, что вы не помните, но я немного вам помогу. Я из полиции. Я расследую смерть Аманды О’Тул.

Она замолкает, будто ждет чего-то.

– Это имя вам знакомо?

– На моей улице живет кто-то с таким именем. Но я с ней близко не знакома. Мы только переехали в тот район, у меня недавно родился ребенок и обширная врачебная практика. Мне очень жаль это слышать. Но мы были просто знакомыми.

– Я рада. Потому что это очень расстроило ее друзей и родных. Не только внезапная смерть, но и то, что сделали с телом после нее.

– Продолжайте.

– Мы считаем, что это был не несчастный случай – с такой злобой ее ударили головой об стол. А потом, через какое-то время после смерти, ей отрезали пальцы на правой руке. Нет. Не отрезали. Отделили хирургическим путем.

– Необычный модус операнди. А зачем вы мне это рассказываете?