Зигги Стардаст и я - Джеймс Брендон

– Где твоя гребаная подружка?! – вопит Скотти, приближаясь ко мне.

– Оставь его в покое! – пищу я.

– Я тебя не расслышал, ГОМИК!

Он в считаных сантиметрах от моего лица.

Пытаюсь телепатически заговорить с ним, зная, что это ни в коем случае не должно быть услышано другими: «Мы когда-то были друзьями, помнишь? Тусовались вместе каждый день. Мы ездили на великах в воображаемые миры. Помнишь?»

Клянусь, он меня слышит. Искра печали мелькает в его глазах, всклоченная челка встопорщивается, когда он выдыхает:

– Что ты сказал, гомик?!

– Оставь его в покое, – шепчу я. – Делай со мной, что хочешь. Только пусть его это не коснется.

Улыбка растягивает его щеки.

– Ну-ну, ребята, правда же, это так мило?! Маенький Джонатанчик говолит, что мы можем сделать с ним все, что захотим.

– ХУУ-ХУУ-ХУУ! А-ХА-ХА!

– Что скажете, парни? Как думаете, что следует сделать? – Его глаза шарят по моему лицу, словно он медленно выжигает собственные инициалы электрошокером для скота.

Он так близко, что его мышцы трутся о мои ребра. Его тело: бугрящаяся масса зрелого пота.

– Я сыт тобой и этим твоим Тонто[48] по горло, – говорит Скотти так, чтобы слышал только я. Хлопает меня ладонью по щеке. – О чем ты только думал, когда с ним тусил, а?! Неужто не догадывался, чем дело кончится?

Я заталкиваю слезы обратно, как можно глубже.

– Отвечай мне!

– Нет.

– Нет – что?

– Нет. Не догадывался.

Он смеется и отступает к остальным Обезьянам, а мир теряет последние краски, когда он переводит взгляд с моего лица ниже.

Я следую его примеру и вижу то же, что и он: безошибочную, неопровержимую Эрекцию Баскервиллей.

Нет.

Тысяча мысленитей разлетается из моей головы, и ни одна не имеет смысла.

– Срань господня, да он на самом деле гомик! – вопит один из Обезьян.

– НЕТ, НЕ ГОМИК! – Эти слова вырываются из меня с такой силой, что Скотти отшатывается и заваливается на спину. Я разворачиваюсь, чтобы бежать, и тут:

– ОСТАВЬТЕ ЕГО В ПОКОЕ!

Все замирают.

Поднимаю взгляд и вижу его: Уэб. C моего места внезапно кажется, что в нем, стоящем на скамейке, все шесть метров роста.

– Какого хрена… – начинает Скотти.

– Оставьте. Его. В покое, – повторяет он.

– Уэб, просто уйди, – говорю я.

– Слушай свою подружку, вождь Девчачий Дух, – ухмыляется Скотти, поднимаясь на ноги.

– Я не хочу делать вам больно. Просто отпустите его. – Тело вибрирует, кулаки сжаты. Готов поклясться, он держит в руках шаровые молнии.

– Ты серьезно, чувак? – спрашивает Скотти.

– Ты меня слышал.

– Гляньте, какой тут у нас индейский гомик. Защищает подружку.

Обезьяны ревут и порыкивают.

– Отпусти его, ты, белый кусок дерьма!

– Взять эту гейскую скво! – командует Скотти.

Обезьяны бросаются на Уэба. Тот машет руками. Кулаки устремляются вперед. БАБАХ. Сокрушительный удар в челюсть Скотти.

Он падает, хватается за щеку, из уголка губ струйкой бежит кровь. Предводитель Обезьян кричит.

Остальные подскакивают. Уэб прыгает еще выше. Его руки летают из стороны в сторону, разя стрелами любого осмеливающегося подобраться ближе. Те падают и, пошатываясь, встают снова, ошеломленные, но полные еще более неистовой решимости убивать.

Один Обезьян хватает Уэба за волосы. Тот выпучивает глаза и вопит с такой свирепостью, что мне приходится зажать ладонями уши. Одновременно Обезьян спотыкается и – БУМ! – получает пинок по яйцам.

Скотти с трудом поднимается, но не успевает сделать и пары шагов, как ТЫЩ-ДЫЩ-БЭМС! Уэб боксирует левой-правой-левой, сшибая его на пол.

Гора стонов.

Уэб: тяжело дышит, нос и губы окровавлены.

Я: перебираюсь через кучу Обезьян, чтобы схватить его за руку.

– Давай, пошли отсюда.

Он не двигается.

– Эй… ЭЙ!.. Посмотри на меня! – Уэб встряхивает головой, будто видит все впервые. – Обопрись на меня. Пойдем!

Мы покидаем поле боя зигзагами через раздевалку.

Когда я распахиваю двери, нас ослепляет солнце. Жизнь почему-то продолжается, словно ничего не случилось. Мы сливаемся в одно тело и становимся Флэшем, мчимся с головоломной скоростью по полям. Так быстро, что трава под ногами почти не пригибается. Я не останавливаюсь, пока мы не оказываемся в безопасности, а школа скрывается из виду.

И как только это случается, я внезапно оказываюсь в криптонитовом поле: обессилевший, слабый, тускнеющий. Словно сразу десять Невероятных Реднеков топчутся по моим легким. Падаю на землю, хватаясь за грудь. Кристально ясная мысль: мне нужен «питер-пол-и-мэри». Внутри бушует лесной пожар. Пытаюсь сфокусироваться. Он в рюкзаке, а рюкзак в шкафчике. До дома не доберусь.

– Где? – спрашивает Уэб.

– В рю…кза…ке…

Миг – и его уже нет.

Все немеет – ноги, руки, лицо. Все превращается в пожелтелый, горящий туман. Каждый вдох сжимает легкие все сильнее, и я…

ухожу,

ухожу…

– ЭЙ! – Это Уэб. – ЭЙ! СМОТРИ НА МЕНЯ!

Смотрю. Его глаза по-прежнему пульсируют огнем. Левый – полузакрытый, заплывший, в фиолетовом ореоле.

Он приподнимает меня, придерживает голову, сует в руки «питер-пол-и-мэри».

– Держи.

Иисусе! Как он сумел так быстро вернуться? Я что, отрубился?

Пара тысяч пуф-пуфов.

Позволяю себе плыть в его глазах, позволяю его голосу вернуть меня обратно. Хочу стереть кровь с его губ, но руки как свинцом налитые.

Небо, облака, поля постепенно возвращаются в фокус.

Короткие, быстрые вдохи все еще кинжалами втыкаются в легкие.

Но это – дыхание.

Я дышу.

– Хорошо, – бормочет он. – Хорошо… хорошо… хорошо… с тобой все хорошо.

Не знаю, кому он это говорит, мне или себе.

– С тобой все хорошо, верно? – спрашивает.

Киваю.

– Ладно… хорошо… хорошо… – Он вскакивает, я замираю. – Здесь никого нет. Ничего. Ты в безопасности. Сомневаюсь, что они впредь будут до тебя докапываться, верно?

Я могу только кивать, в груди еще горит.