Ангельские хроники - Владимир Волкофф

Она увидела, как он побледнел, и не заставила его ждать больше, чем требовалось. Протянув ему обе руки, она сказала:

– Не нет, а да.

Они решили пожениться весной: Марион нужно было время, чтобы приготовить приданое.

В тот год выдалась суровая зима. Вся округа покрылась снегом, пруд промерз до самого дна, так что по нему можно было проехать на лошади. Дома и деревья трещали от стужи, а волки выли на луну.

Однажды вечером все собаки в замке разразились яростным лаем. В дверь постучали. Старик слуга пошел отворять, прихватив с собой увесистую дубину. На пороге стоял молодой человек, его широкий плащ и треуголка были запорошены снегом.

– Господин граф! – воскликнул слуга, которому показалось, что он узнал в незнакомце повадки его отца – маркиза, не подумав, что тот должен был унаследовать и отцовский титул.

Молодой человек ничего не сказал на это, спросив только: «Как тебя зовут, старик?» и приказав, чтобы позаботились о его лошади. Марион принесла ему кувшин вина и холодного мяса, поскольку огонь на кухне был уже потушен и большинство слуг спало. Он внимательно посмотрел на нее и назвал «мадемуазель». С первых мгновений он стал выказывать ей особое уважение, словно она была знатной дамой, а не простой служанкой, которая должна приготовить ему постель.

Утром, когда взошло яркое солнце, весь замок заискрился, засверкал под снегом, словно радуясь приезду хозяина. Хотя хозяин был весьма странен: приехал ночью, без слуги, почти без вещей, не захотел проверять представленные ему управляющим счета, целыми днями только и делал, что охотился на волков, а по вечерам требовал общества мадемуазель Марион, с которой обращался по-прежнему в высшей степени деликатно. Они играли в пикет и в триктрак, сидя перед огромным готическим камином, который старый маркиз неизвестно почему приказал сохранить в отделанном по новой моде салоне. Сначала Марион робела, но скоро, благодаря необычайной обходительности хозяина, стала чувствовать себя совершенно свободно. Он предложил научить ее кататься на лошади, на что она с охотой согласилась. Они проводили все больше и больше времени вместе, но Марион была Марион, и никто не посмел ни в чем упрекнуть ее.

Однажды, видя, с каким глубоким вниманием господин прислушивается к каждому ее слову, Марион поделилась с ним своей тревогой о бедствиях, постигших их край. Лето было дождливым. Все зерно сгнило на корню. Селяне не знали, чем они будут засевать поля весной. Хозяин тотчас позвал господина Жюля, назначил суммы для раздачи бедным, даже сам посетил их, чтобы лучше понять, в чем они нуждаются, приказал дать им зерна из закромов замка. Тронутая такой отзывчивостью, Марион позволила себе в следующий раз посетовать на людское горе вообще. Она только что выиграла в кости три ливра и шесть су и, пряча деньги, которые завтра же должны были перекочевать в карман к такому-то и такому-то (она знала, к кому), она заговорила без обиняков:

– Я прекрасно знаю, господин граф, что вы не можете облегчить страданий всех, кому тяжело живется в нашей провинции, не говоря уже обо всей Франции и обо всем роде человеческом. Достаточно но и того, что вы так заботитесь о своих подданных. Но мне трудно смириться с тем, что на земле столько несчастных, особенно детей. Я говорю не только о голоде, который всегда можно объяснить либо неурожаем, либо неумелым ведением хозяйства, либо пьянством земледельца. Я говорю о самом пьянстве, о воровстве, о насилии, которое люди все время причиняют друг другу и жертвами которого чаще всего становятся малые дети: сколько оплеух сыплется на их чистые щечки, сколько жестоких побоев терпят они где-нибудь в глубине конюшни. А разбои на большой дороге, а взаимная ненависть в семьях! Я уверена, что из десяти случаев отравления ради скорейшего получения наследства девять остаются безнаказанными. А знаете ли вы, сколько наших молодых людей становятся жестокими к своим родителям, когда те теряют силы и не могут больше работать? Я знаю стариков, которые пытались наложить на себя руки, чтобы их не попрекали куском хлеба. Вот вы ученый человек, господин граф, можете вы мне сказать, почему в мире столько зла?

Молодой граф вытянул к каминной решетке стройные ноги в шелковых чулках.

– Да, мадемуазель Марион, могу. И даже более того: хоть это и покажется вам невероятным, я прибыл сюда специально, чтобы сказать вам, что вы можете что-то с этим сделать.

– Я? Господин граф смеется надо мной. Для этого надо было бы быть королем, да и то разве наш добрый король в силах изменить что-либо в нашей природе?

– Природа, – сказал граф, рассеянно отодвигая мешочек с костями, – не была сотворена такой дурной. Высшее существо, которое пожелало, чтобы мы приобщились к блаженству, создало нас хорошими. Но если бы оно не дало нам одновременно возможности не быть таковыми, мы стоили бы не больше автоматов господина Вокансона.[27]Нас шокируют человеческие несчастья и особенно то зло, которое люди причиняют сами себе. Но лишите человека возможности творить зло, и вы увидите, как мир окаменеет, все в нем остановится, а следовательно, перестанет вершиться воля того высшего существа. А чтобы она вершилась, необходимо, чтобы была возможность обратного: в этом и заключается предназначение человека. Я охотно сказал бы, что вся Вселенная сейчас как роженица и что в конце времен она разродится человечеством, закаленным в горниле зла.

– Хорошо, пусть люди страдают, господин граф, если вы считаете, что это нужно; пусть страдают, пусть причиняют страдания другим, но не детям!

Граф сквозь прутья решетки глядел на пламя.

– Надо, чтобы человечество породило своего Искупителя.

– Да, – согласилась Марион, – а знаете, что бы я сделала, если бы была нашим богом Диспатером?[28]Вот как бы я рассуждала. Я создала человека неосторожным и непослушным. Он попал в хорошенькую переделку, но в том есть и моя вина. Так вот, мне надо снова засучить рукава и вытащить его оттуда.

– Ну, и как бы вы действовали, чтобы вытащить его, если бы вы были богом, мадемуазель Марион?

– Ну, я сама бы стала человеком. Я переносила бы жару и холод, голод и жажду, меня бы ругали и били, но я ни разу не отплатила бы злом за зло. Чем больше зла мне делали бы, тем больше я делала бы добра, и, вот клянусь, в конце концов я бы его все исчерпала – человеческое зло, потому что оно не бесконечно.

– А в каком виде вы бы пришли на землю? Мужчиной? Женщиной? Какого возраста?

– Конечно же ребенком. Почему вы хотите, чтобы я лишила себя матушки? Я бы выбрала себе хорошую, добрую матушку, только бедную и угнетенную. Слушайте: я бы взяла крестьянку из наших мест и родилась бы у нее в большой кровати с пологом, между маслобойкой и мучным ларем, а может даже, если бы она была совсем нищей, в соломе, где-нибудь в хлеву или на конюшне. И я оставалась бы Богом, творцом мира, высшим существом, как вы говорите, но в то же время была бы таким толстым пупсиком, теплым и щекастым, туго спеленутым, и сосала бы молочко из груди моей мамочки-крестьянки. И лучше бы я была мальчиком, потому что мальчикам проще заставить себя слушать.