Дунайские волны - Александр Харников

Но человек предполагает, а Бог, как известно, располагает. Раздался крик, и Каттлей, схватив лампу, побежал к выходу. Вскоре послышался выстрел, а затем Чарли вернулся и сообщил мне:

– Эти скоты потащились к ней за еще одной порцией развлечений. И когда она укусила одного из них за… в общем, ему было очень больно. Он оттолкнул ее. Она упала на сено и напоролась на торчавшие в нем вилы. Когда я пришел, она уже не дышала.

– А кто стрелял?

– Я стрелял. Пристрелил убийцу, а другие двое вот-вот отправятся на незапланированную морскую прогулку при лунном свете.

– От трупов избавятся?

– Именно. Не знают, глупцы, что им вскоре предстоит похожее путешествие в один конец.

– Очень на это надеюсь.

– Алан, – он кивнул одному из своих мордоворотов, – покажет вам вашу комнату. Спокойной ночи. Завтра ранний подьем – нам с вами предстоит дальняя дорога.

10 (22) октября 1854 года.

Гельсингфорс

Иванов Валентин Алексеевич, корреспондент «Голоса Эскадры»

Рассчитавшись с мадам Швартцберг (а до того, расчувствовавшись, сунув в ладонь Изольде серебряную полтину «на память» – зря, конечно, мне эти деньги еще пригодились бы), я вышел из неприметного дома без единой вывески, который мне порекомендовал один знакомый. И правда, девушки тут были чистые (хотя у меня и хранилась упаковка антибиотиков «на всякий случай», не хотелось ее зря расходовать), практически сплошь местные финки и шведки – высокие, с почти мужскими чертами лица, и в постели, как правило, умело изображавшие бревно.

А вот Изольда из «лопарей» – хрен знает, что это за народ такой[28] – маленькая, пухленькая, с темно-русыми волосами, карими и чуть раскосыми глазками – понравилась мне намного больше, тем более и сам «процесс» проходил с ней куда приятнее. Она переплюнула не только «валькирий» мадам Швартцберг, но даже и саму Лизку Бирюкову.

Еще недавно Лизка была моей регулярной партнершей по работе в горизонтальном положении. Но недавно она нашла какого-то курсантика, и с тех пор я переспал с ней всего пару раз, причем она сначала выпытывала у меня все новости про Гельсингфорс и Свеаборг, а также про флот, и только потом милостиво соглашалась раздвинуть ноги. Так что если бы не дом мадам Швартцберг, я б давно уже загнулся от излишнего воздержания. На него уходили практически все мои деньги – один «сеанс» с Изольдой стоил целых полтора рубля, с наценкой за экзотику. Остальные ее «девочки» отдавались и за целковый (оцените, кстати, иронию в наименовании последнего) – но что поделаешь… С женщинами я тут вне подобных заведений не общаюсь, а «европейские ценности» радужного типа – это не для меня.

У меня осталось всего семь рублевых монет и горстка мелочи. Получка же будет лишь послезавтра. А завтра с утра – труба зовет в поход – сяду я на пароход и отправлюсь в Питер, придворным корреспондентом – получается, что на место Лизкиного нового хахаля. Куда он делся, меня интересовало мало. Скорее всего, он, как и многие из наших, поддался патриотическому порыву и отправился на турецкий фронт. Я же хоть Родину и люблю, но на вопрос, готов ли я за нее умереть, отвечу фразой из известного еврейского анекдота, хоть я и никакой не еврей: «А кто тогда будет любить Родину?»

Напоследок я решил заглянуть в известное мне питейное заведение недалеко от моего обиталища. Местным, равно как и нижним чинам, посещение сей пивнушки возбранялось. Я же, хоть и не захотел вступать в вооруженные силы этой страны (знаете же, как пел Розенбаум, «на войне как на войне, иногда стреляют», а мне моя шкура дорога), все равно числился кем-то вроде офицера, и меня сюда пускали. Но местные офицеры, увы, не горели желанием выпить с непонятным субъектом в цивильном. Так что я цедил свое пиво, заедая его силакатом – финской жареной селедкой – в полном одиночестве за угловым столиком.

– Простите, милостивый государь, – неожиданно услышал я, – это место свободно? А то все другие столы заняты…

Сказано это было на хорошем русском языке, но со странным акцентом – вместо «рь» в «государь» мне послышалось скорее «ж», а «знаете» было скорее похоже на «знаетэ». Я кивнул – мол, садитесь, жалко, что ли.

Незнакомец, устроившись за столиком, протянул мне руку:

– Зигмунд Шен… Ковальский, служу в департаменте… э-э-э… снабжения.

– Валентин Иванов, корреспондент. Очень приятно, господин Шенковальский.

– Простите, Ковальский моя фамилия, – ответил тот.

Охотно верю, подумал я. Ковальский для поляков – это как Иванов для русских. Вот только я самый натуральный Иванов, а Ковальский, похоже, липовый – настоящая фамилия моего нового знакомого явно начинается на «шен». Интересно, что ему от меня нужно…

– Позвольте заказать для нас с вами четушку[29] местной водки, чтобы выпить за знакомство. Она настоена на анисе и имеет весьма мягкий вкус.

Четушка действительно пошла очень неплохо, а затем мы, по предложению Зигмунда, плавно переместились в соседний кабак более высокого класса, где мой новый приятель попросил отдельный кабинет, а затем, несмотря на мои – весьма, впрочем, вялые – протесты заказал еще по шкалику, затем еще… А затем он взглянул на меня так, что мне действительно пришли на ум «европейские ценности», и я начал подумывать, как бы мне отсюда половчее слинять.

Но Зигмунд не делал ничего предосудительного. Вместо того он вдруг сказал:

– Я вспомнил, где я вас видел. Вы же знакомый Елизаветы Бирюковой.

Вот тут я и в самом деле удивился. На людях мы с ней ни разу не встречались в этом времени – всегда на борту корабля. Но я не успел ничего возразить, а мнимый Ковальский продолжал:

– Мадемуазель Бирюкова с другом со своим смогла-таки уехать из Российской империи, и сейчас она, наверное, если еще не в Англии, то по дороге туда. Конечно, жизнь там получше будет, чем в России, а для человека, обладающего подобными сведениями, и подавно. Будут там в деньгах купаться.

Ага, подумал я, вот почему меня в Питер вызвали – нет у них больше при дворе корреспондентов. Интересно, впрочем, почему именно меня? Но я не успел ничего сказать, потому как мой новый знакомый произнес:

– И у мадам Швартцберг я вас тоже вроде замечал – вы выходили оттуда, а я как раз входил. Не бойтесь, пане Валентыне, я никому не расскажу про это, все мы – или почти все – этим грешим время от времени. Но вот такое дело… вы, говорят, завтра отбываете в Петербург…

– А откуда вы это знаете?

– Был с пани Изольдой сразу после вас, она мне и сообщила об этом. Не беспокойтесь, я никому не расскажу про ваши… э-э-э… похождения. Я все-таки шляхтич.